Глава 1: Тишина перед рассветом
Москва, Старая площадь, 15 ноября 1982 года
Запах старой бумаги и машинного масла пропитывал коридоры здания на Старой площади – тот особенный аромат власти, который складывался десятилетиями из стопок секретных документов, пота испуганных чиновников и едва уловимого озона от множества телефонных аппаратов. Сергей Николаевич Громов, личный секретарь нового Генерального секретаря, вёл перьевой ручкой по страницам служебного дневника, и чернила ложились на бумагу с тем размеренным шелестом, который напоминал шаги по свежему снегу.
15 ноября 1982 года, 09:47. Первое совещание.
Он поднял глаза от дневника и оглядел зал заседаний. Длинный стол из карельской березы, отполированный до зеркального блеска. Двадцать три кресла – по числу членов и кандидатов в члены Политбюро. И тишина. Такая плотная, осязаемая тишина, будто воздух в помещении превратился в янтарь, законсервировавший этот момент.
Никто не опоздал.
Громов служил в аппарате ЦК восемнадцать лет. Он помнил времена Хрущёва, когда на совещания врывались с опозданием на двадцать минут, размахивая папками и громко оправдываясь. Помнил эпоху Брежнева, когда заседания превращались в сонное бормотание, а половина присутствующих откровенно дремала, уронив подбородок на грудь. Помнил короткое, судорожное правление Андропова-предшественника – того, кто успел лишь напугать номенклатуру своим взглядом следователя, прежде чем болезнь скрутила его в больничной палате.
Но это – это было что-то иное.
Двадцать три человека сидели, выпрямив спины, положив руки на стол. Не было ни шороха бумаг, ни покашливания, ни тихих переговоров. Все смотрели в одну точку – на Юрия Владимировича Андропова, который стоял у окна, глядя на ноябрьскую Москву.
Он не повернулся сразу. Позволил тишине налиться весом, стать почти невыносимой. За окном падал мелкий снег – первый в этом сезоне, – и хлопья прилипали к стеклу, создавая причудливые узоры. Андропов смотрел на них с тем отстранённым вниманием, с каким энтомолог изучает насекомое под увеличительным стеклом.
Когда он заговорил, голос его был негромким. Почти интимным. Но в зале стояла такая концентрация внимания, что каждый слог отпечатывался в сознании слушателей, как печать на сургуче.
– Товарищи, – сказал Андропов, не оборачиваясь. – Мы построили социализм для трудящихся.
Пауза. Снежинка на стекле растаяла, оставив мокрый след.
– Но забыли задать простой вопрос: а хотят ли трудящиеся работать в условиях, где лень вознаграждается так же, как усердие?
Он повернулся. Медленно, будто давая залу время подготовиться к встрече с его взглядом. Лицо Андропова – продолговатое, с глубокими морщинами, обрамляющими рот, с тяжёлыми веками, скрывающими глаза оттенка зимнего неба – не выражало ни гнева, ни разочарования. Только усталость. Усталость человека, который провёл слишком много лет, изучая человеческую природу через призму досье и докладных записок.
