Станция Эо-17 висела в точке без времени, как забытая запятая между предложениями вселенной. Пульсаций было две: одна – глухая вибрация глубинных генераторов, еле различимая, как дыхание уснувшего кита. Вторая – тишина, слишком долгая, чтобы быть мертвой, слишком внимательная, чтобы быть живой.
Лея Ортис шагала медленно, как будто входила в чужую память. Местами гравитация давала сбои – кожа отставала от костей, как перчатка от руки, и мир становился слегка вязким. Она не боялась этого – после десятка экспедиций во временные петли страх утратил свою полезность.
Она шла не за доказательствами. Не за открытиями. В последнее время она всё чаще искала что-то, что не укладывалось в отчёты. Что-то, что нельзя было отправить в архив или расшифровать алгеброй. Как будто за всем научным орнаментом всегда оставалась пустая ячейка, в которую никто не вписывал главное.
В помещении, которое числилось как “архивный отсек времён до 2070-х”, пахло остывшим железом, запыленной тканью и чем-то почти сладким – как будто сама пыль хранила воспоминания о сахаре. Стеллажи были пустые. Или почти пустые.
На одном из них, под потухшим тактильным индикатором, лежало нечто, что её пальцы ощутили прежде, чем глаза увидели.
Книга. Бумажная. Настоящая.
Она не лежала, как оставленная вещь. Она пребывала, как объект, обладающий собственным временем. Цвет переплёта был тёмен, почти чёрен, но с оттенком винного – как засохшая кровь на бархате. Ни заголовка, ни символов, ни метки. Только едва различимая текстура, похожая на сеть сосудов под кожей ладони.
Лея не сразу решилась коснуться. Рука зависла в полусантиметре. Страх был не в книге. Он был в том, что она узнает. Узнает что-то такое, что невозможно будет забыть. Что изменит не только взгляд, но и голос, и сны.
Когда её кожа коснулась обложки, нечто вспыхнуло – не светом, а ощущением. Тёплый укол, как первый удар сердца после долгой заморозки. Ни вспышек, ни звуков – только лёгкое смещение воздуха, будто кто-то выдохнул ей в лицо сквозь закрытые двери.
И в ту же секунду книга открылась сама.
На странице не было чернил. Только тонкая, пульсирующая линия, как электрокардиограмма, и под ней – фраза. Живая. Она проступала изнутри, как если бы её писали под поверхностью бумаги.
“Я знал, что однажды ты найдёшь меня.”
Слова не светились, не мерцали и не требовали внимания, как делают это экраны или интерфейсы, – напротив, они будто вырастали в её восприятии, сливаясь с собственными мыслями, пока Лея не поняла: она не читает – она вспоминает то, чего никогда не знала.
