«Самое громкое эхо рождается в пустоте».
Смерть пришла не тьмой, а светом. Золотистым теплом заката, в котором таяло его пчелиное сознание, прощальным прикосновением солнца к хитиновому панцирю. Не было боли. Лишь чувство завершенности, словно последняя нота в песне.
А потом – холод.
Не резкий, а всепроникающий, вечный. Он был повсюду. Он был внутри. Сознание Вона вернулось не в привычном взрыве ощущений, а в медленном, тягучем пульсировании. Огромном и мощном, как удар гигантского сердца.
Он был водой. И он был плотью.
Потребовались мгновения, чтобы понять – это его тело. Огромное, тяжелое, плывущее в бездне. Он попытался пошевелиться, и вокруг него взметнулись колонны конечностей – плавников, таких огромных, что одно их движение рождало подводные течения. Он открыл глаза и не увидел ничего. Лишь густой, сине-зеленый мрак, пронизанный редкими пылинками света с недосягаемой поверхности.
Глубина, – пронеслась первая связная мысль, и она была полна ледяного ужаса.
Он был китом. Одиноким китом, плывущим в одиночестве сквозь вечную ночь океана.
Инстинкты этого тела были просты и монументальны: плыть. Фильтровать воду в пасти, ловя миллионы невидимых глазу существ. Изредка всплывать к поверхности, чтобы издать стон – низкий, вибрационный гул, который разносился на сотни километров и возвращался ни с чем. Эхо было его единственным спутником.
«Айрис…» – попытался позвать он, но его голосом был тот самый гул. Глухой, одинокий звук, который не мог передать ни мысли, ни имени. Он был заперт в этом соборном теле, как в склепе.
Прошли дни. Или недели? Время на глубине текло иначе. Оно измерялось не сменой света и тьмы, а ритмом пульса и бесконечным движением вперед. Он плыл через подводные каньоны, мимо спящих вулканов, мимо существ, светящихся в темноте, как призраки. Они были прекрасны и абсолютно чужды. Его новый разум почти не регистрировал их. Он был создан для одиночества.
Отчаяние, которое пришло на смену ужасу, было глубже, чем океанская впадина. После близости с Айрис, после тепла солнца и шепота листьев, это вечное, безмолвное плавание было хуже любой смерти. Он был не просто мертв – он был похоронен заживо в самом большом гробу на планете.
Он вспомнил свой последний разговор с кошкой. «Обещай, что не сдашься. Найди свой танец. Даже если ты будешь червяком в грязи».
«Червю в грязи легче, – с горькой иронией подумал Вон. – Он хотя бы чувствует землю под собой. А я… я парю в ничто».
Как найти танец, когда твое тело – это целый мир, неспособный на изящные па? Как говорить, когда твой язык – это гул, понятный лишь эху?
