Солнце с трудом пробивалось сквозь пыль, поднятую на арене. Оно смотрело мне в глаза, а я умирал.
Я лежал на спине, а надо мной сидел огромный, как медведь, германец и душил меня своими лапищами. Чёрные пятна уже кружились перед моим взором. Левой рукой я вцепился ему в бороду, а правой пытался расстегнуть ремень поножей на ноге, согнутой в колене. Пальцы не слушались. Сегодняшнее представление должно было символизировать силу римского оружия. Точнее – покорение германских племён. На арену вышли пятеро гладиаторов против пятнадцати пленных варваров. Вполне доблестно. И в принципе это нормальный расклад для людей, посвятивших свою жизнь убийству на потеху толпы. Но этот огромный детина, сидящий на мне, спутал нам все карты. Вооружённый дубиной, он, словно бестия, крушил всё на своём пути, не разбирая, где свои, где чужие. Впрочем, своих на арене не бывает. В итоге я остался один на один с этим чудовищем. Мой гладиус обломился под ударом его дубины у самой рукоятки, а щит он просто вырвал у меня из рук и отбросил, кажется, аж на трибуны.
Трибуны молчали. Я практически умер. Из последних сил я рванул гиганта за бороду левой рукой на себя и в сторону. Челюсть его с хрустом выскочила из суставов, он ослабил хватку, и я правой влепил ему поножами в висок. Ну или куда-то там. Варвар обмяк и придавил меня своей тушей. Солнце погасло. Я потерял сознание.
Снова солнце. Недовольный гул трибун и вонь дерьма, крови, пота. Лёгкие горят огнём. Вязкую слюну не проглотить, так саднит горло. Я пришёл в себя, выбрался из-под туши германца. С опаской посмотрел на здоровяка. Вмятина на его виске наполнилась кровью. Готов. Повезло. Чуть не прикончил меня. Я огляделся. Девятнадцать трупов. Тела девятнадцати мёртвых воинов, разбросанных тут и там по арене, словно поломанные куклы капризного ребёнка, и недовольная толпа зрителей. Наверное, так себе триумф Рима получился. Кронос их знает, чем они недовольны. Битва была славная, умерли почти все. Я подобрал чужой меч, щит и вышел на середину арены.
Вскинул руку с мечом, прохрипел «Вива, Кесарь» в сторону ложи наместника. Опустился на колено и склонил голову. По шуму на трибунах я понял, что убивать сегодня меня больше не будут.
И действительно, наместник поднял сжатый кулак, и я, выждав несколько мгновений, поднялся и направился к выходу с арены. Ожидание смерти настолько вошло в привычку, что я даже не испытал облегчения, покидая арену. Всё равно я умру тут. На глазах жрущей толпы. В этом песке, пропитанном кровью сотен бойцов. Умру по прихоти и на потеху Рима. И я уже умер, как только произнёс клятву гладиатора. Впрочем, любой, кто родился, уже умер, просто некоторым требуется время, чтобы это понять. Лет сорок.
