Ветер, рожденный в самой гуще Проклятых земель, был не просто потоком воздуха – он был душой этого места, его нескончаемым стоном. Он не пел и не свистел в ущельях; он выл. Долгий, пронзительный, животный вой, в котором слышались скрежет стали о сталь, предсмертные хрипы тысяч людей и гул низвергающейся магии. Этот звук проживал насквозь, добирался до костей и заставлял сжиматься даже самое черствое сердце. Он был неотъемлемой частью пейзажа, таким же, как и багровая пыль, что нес перед собой. Мелкая, едкая, как пепел от сожженных надежд, она покрывала все плотным, унылым ковром: пожухлую, давно забывшую о зелени траву, почерневшие, искривленные скелеты деревьев, груды щебня, когда-то бывшие крепостными стенами, и бесчисленные кости, усеивавшие склоны холмов. Они белели повсюду, эти кости, словно жуткий урожай, который земля отказывалась принимать и переваривать.
Река Пепел, давшая когда-то имя и долине, и последней битве, лениво катила свои мутные, свинцово-серые воды. В былые времена, воспетые менестрелями, она была стремительной и чистой, звенящей тысячей хрустальных перекатов над белой галькой. Но в тот роковой день, десять лет назад, ее воды смешались с кровью десятков тысяч воинов и пеплом сожженных знамен. С тех пор она текла молча, глухо, словно крадучись, будто стыдясь того, что видела ее долина, и того, что она навеки унесла в своем течении.
А над всем этим висело, колыхалось и пульсировало главное проклятие – Багровый Туман. Это была не просто дымка или марево. Это была живая, дышащая магическая рана на теле мира. Он стлался по земле низкими, клубящимися волнами, похожими на багровый кисель; накатывал на холмы ядовитым приливом, скрывая их вершины; а временами вздымался ввысь, образуя бешеные, свирепые вихри, которые выли громче самого ветра. Внутри него пространство искажалось, тропинки вели в никуда, а время текло странно и неравномерно, то замедляясь до полной остановки, то неистово ускоряясь. Воздух в его эпицентре был густым и тяжелым, им невозможно было дышать – он обжигал легкие не жаром, а леденящим холодом небытия.
И в самом сердце этого ада, у старого, наполовину разрушенного каменного моста, чьи арки обрушились в молчаливые воды, стояли они. Призраки.
Их были сотни. Возможно, тысячи. Полупрозрачные, мерцающие неверным багровым светом фигуры, застывшие в вечном, немом крике. Они носили доспехи, некогда сиявшие сталью, а ныне – призрачные, с выцветшей и полустертой эмблемой: двумя перекрещенными клинками, окутанными дымкой. Легион Призрачного Клинка. Элита павшей империи. Они застыли в самых разных, отчаянных позах: один, занеся двуручный меч, готовился рассечь врага; другой, упав на колено, пытался подняться, упершись рукой в землю; третий, подняв щит, прикрывал собой раненого товарища, чья призрачная форма уже почти растаяла. Все их движения, вся их ярость, отвага и страх были остановлены в один-единственный миг, обращены в грандиозную и ужасающую магическую статую, в вечный памятник самому моменту гибели.
