Вселенная дышала. Это не было метафорой. В гигантских, непостижимых для биологического разума масштабах, она совершала свой вечный цикл расширения и охлаждения. Рождались звёзды в катаклизмах, превосходящих любое воображение, вспыхивая ослепительными точками в бархатной, угольной черноте, и так же бесследно угасали, рассеивая тяжёлые элементы, из которых когда-нибудь сложатся планеты и, возможно, новые формы жизни. В этих титанических процессах не было места сантиментам, ностальгии или тоске. Был лишь холодный, величественный и безразличный механизм, работающий по законам, которые лишь частично удавалось постичь хрупким умам, ютившимся в пылинках материи.
Но жизнь – и особенно разумная жизнь – упрямо стремилась внести в этот бесстрастный космос свой собственный, иррациональный порядок. Она строили города, создавала искусство, вела войны и любила, наполняя пространство вокруг себя хаотичным, непредсказуемым полем эмоций и памяти. И даже когда цивилизации приходили в упадок, их империи рассыпались в прах, а города поглощались песками времени или космической пылью, это поле – эхо их страстей, надежд и страхов – не исчезало бесследно. Оно цеплялось за материю. Впитывалось в металл обшивок заброшенных кораблей, в каменные стены руин, в элементарные частицы, становясь едва уловимым информационным шумом, фоновым гудением Галактики.
Чем дальше от насиженных, обжитых миров ядра Галактики, от сияющих куполов столичных планет и отлаженных, как швейцарские часы, маршрутов корпоративных флотилий, тем сильнее становился этот шум. На окраинах, в секторах, отмеченных на звездных картах блеклым штампом «Несанкционированное пространство» или «Нестабильные маршруты», реальность была тоньше, а прошлое – навязчивее. Здесь, в тишине, нарушаемой лишь гулом двигателей одиноких судов и скрежетом стареющего металла, призраки былого обретали почти осязаемую форму. Это не были призраки в классическом понимании; это были сгустки информации, эмоциональные отпечатки, законсервированные в странных артефактах.
И самым мощным, самым насыщенным этими отпечатками артефактом ушедшей эпохи – эпохи, которую её современники гордо называли «Космическим Веком», а их далёкие потомки с лёгкой насмешкой – «Докосмической Слепотой» – оказалась магнитная плёнка. Аналоговая запись. Примитивная, с точки зрения квантовых компьютеров и голографических имплантов, технология. Но в своей примитивности заключалась невероятная, магическая сила. Цифровая запись была совершенна, стерильна, она копировала реальность без потерь, но и без души. Аналоговая же – была живой. Каждая царапина на её поверхности, каждое случайное искажение, каждый щелчок и шум были частью повествования. Она не копировала реальность, она интерпретировала её, пропуская через призму несовершенства технологии и восприятия её создателей.
