Глава 1. Отзвуки тишины
Холод в Аэтире был особенным. Он не был простым следствием промозглого тумана, поднимавшегося от широкого, ленивого русла реки Энделир, или резких порывов ветра, гулявших между каменных громад индустриального квартала. Этот холод проникал глубже кожи и костей; он впитывался в самую душу, вымораживая из нее последние следы надежды и оставляя после себя лишь влажную, соленую изнанку усталости. Город, некогда претендовавший на звание столицы мира, теперь представлял собой чудовищный симбиоз прогресса и упадка: островерхие шпили старинных соборов терялись в копоти из труб бесчисленных фабрик, а по мостовым, вымощенным булыжником, рядом с конными экипажами, с оглушительным грохотом пролетали паровые омнибусы, извергая в и без того серое небо клубы раскаленного пара.
Именно в этом городе, в его самом гнилом и невыносимом сердце, и приходилось существовать Артаниусу Вейлу. Его кабинет, если это помещение с одним зарешеченным окном, заляпанным вечной грязью, можно было так назвать, располагался на четвертом этаже старого, пахнущего плесенью и дезинфекцией здания Управления Столичной Криминальной Полиции. Но Вейл не был обычным детективом СКП. Его дверь, в отличие от других, была обита стальными листами, а на медной, потускневшей от времени табличке значилась лишь лаконичная аббревиатура: «П/Р». «Полурота». Для тех, кто был в курсе, эти два слова значили куда больше, чем все звания и регалии столичной полиции.
Сам Вейл сидел за своим массивным, исчерченным древесными червоточинами столом, уставившись в потолок, с которого осыпалась побелка, словно перхоть с головы великана. В правой руке, зажатой в кулак, он сжимал маленький стеклянный флакон с жидкостью цвета мутного нефрита. «Сон разума». Эликсир, на который он подсел два года назад, после того как мир рухнул у него в голове, а потом собрался заново, но уже с трещинами, швами и призраками, шептавшими ему на ухо по ночам. Он сделал глоток. Горьковато-сладкая жидкость обожгла горло, и почти мгновенно волна тяжелого, искусственного спокойствия накатила на его измотанное сознание. Навязчивый шепот – отзвук вчерашнего вызова, на котором он «работал» – начал стихать, превращаясь в отдаленный, почти неразличимый гул. Свет керосиновой лампы на столе перестал резать глаза, краски мира потускнели, стали терпимыми.
Он закрыл глаза, пытаясь поймать миг забытья, но его планы рухнули вместе с оглушительным стуком в дверь. Стук был резким, властным и лишенным всякой вежливости – стуком человека, который знает, что его впустят в любом случае.
