Кремень Пустыни
Глава 1. ТРИНАДЦАТЫЙ
Воздух в Балгуре был густым и колючим. Он состоял не из кислорода, а из мельчайших частиц песка и пыли, которые вгрызались в легкие, царапали гортань и слепили глаза. Для тех, кто не родился в этом горшке, затерянном в раскаленных дюнах, каждый вдох был пыткой. Для мальчика, что несся по узким, как щели, улочкам славного города Балгур, это было привычным фоном к адреналину, выжигавшему грудь.
Ему было лет четырнадцать. Кто-то, живущий в районе Факир, возможно, назвал бы его подростком. Здесь, в Мирасе, он был старым, почти бесчувственным зверем.
За его спиной, громко лязгая и ругаясь, мчались трое. Не городская стража, нет. Это были личные псы купца Сафара, люди в добротных, но тяжелых кожаных доспехах, с лицами, на которых навсегда отпечаталось выражение тупой жестокости. Они гнались за ним не потому, что он нарушил закон. Закон в Мирасе был гибким понятием. Они гнались потому, что он, ловкий и бесшумный призрак, только что осмелился своровать у их хозяина восемь звенящих дебенов из лавки в Альхамире.
Восемь дебенов. Цена двух хороших кинжалов. Или месяц сытой жизни. Или, как знал мальчик, цена жизни его друга.
Он не бежал – он летел, босые ноги лишь мелькали над раскаленным камнем мостовой. Он знал каждый выступ, каждую трещину, каждый вонючий тупик в этом лабиринте бедности. Его преследователи знали только широкие проспекты и чистые дворы Факира. Их доспехи, дававшие им брутальный вид и защиту, здесь, в тесноте Мираса, были их тюрьмой.
Мальчик рванул в узкий проулок, где даже в полдень царил полумрак. Не сбавляя шага, он оттолкнулся от одной стены, затем от другой, используя сноровку, отточенную в тысячах таких же побегов. Через три таких толчка его руки ухватились за карниз, и он, извиваясь, как змея, взобрался на глиняную крышу.
Снизу донесся хриплый, полный бессильной ярости голос:
– Вот же щенок паршивый! Держись, гаденыш! Когда мы тебя поймаем, я лично отрежу эти юркие ножки и скормлю их уличным псам!
Мальчик не обернулся. Угрозы были той же монетой, что и песок – местной валютой, не имеющей реальной ценности. Он бежал, перепрыгивая с одной покатой крыши на другую, его тело – голодное, жилистое, обожженное солнцем – работало как идельный механизм. Босые ступни, покрытые мозолями, твердыми как подошва сапог, не скользили по глине. Старые, потертые штаны и серая, выцветшая от солнца и пота рубаха – весь его гардероб. Он не был одет – он был обернут в тряпки, как клинок в ножны.
Лишь отбежав на приличное расстояние, он позволил себе остановиться, прислониться к глиняной трубе и перевести дух. Глаза, цвета темного меда, быстро и профессионально оглядели его тело. Все конечности на месте. Ни течь свежей крови, ни новых серьезных ссадин. Пальцы, тонкие и цепкие, нашли в складках его одежды потайной карман, сшитый из прочной кожи ящерицы. Он ощутил под ними твердый, холодный комок – восемь дебенов. Добыча была при нем.
