Капля пота, тяжелая, как ртуть, застыла на виске у Гаврилы, пойманная в ловушку невесомости. Она пульсировала в такт ускоренному сердцебиению, крошечный, невысказанный итог всего, что они потеряли. За стеклом иллюминатора орбитальной верфи «Воронеж», в ледяной, беззвучной пустоте, повисла Земля. Но не та, что была на старых учебных голограммах – сияющий мраморный шар, усыпанный огнями городов. Теперь это был изъеденный черной проказой призрак. Еще месяц назад эти пятна были Москвой, Парижем, Токио. Теперь – братскими могилами для миллиардов. «Тихий Пожиратель», вырвавшийся из вековой мерзлоты, не оставлял после себя ни праха, ни памяти – лишь безмолвную, угольную пустоту, поглощавшую свет и жизнь.
«Тридцать дней, Гаврила Ильич». Голос техника за спиной был тусклым и надтреснутым, словно старый радиоприемник, ловящий голоса с того света. Гаврила молча кивнул, не в силах оторвать взгляд от шрамов на лице родной планеты. Он помнил каждый из этих городов. Москва, где он впервые увидел снег в свете фонарей на Красной площади. Питер, где познал первую влюбленность и первую боль утраты на мокрой брусчатке набережной. Воронеж… Особенно Воронеж. Улица Авиастроителей, 17. Квартира, где пахло бабушкиными пирогами и старой книжной пылью, где он в детстве, затаив дыхание, слушал истории о далеких морях и звездах, еще не зная, что однажды они станут его единственным домом.
Воздух на мостике сгустился, и связь внезапно прервалась, заглушив фоновый гул оборудования. На главном экране, словно призрак из иного, стерильного мира, возникло лицо. Холодное, выверенное до миллиметра, с глазами, в которых читалась лишь безжалостная логика калькулятора. Эрих фон Скаллунд.
«Господин Кузнецов. Наше предложение остается в силе. Тысяча мест на «Избраннике» для ваших лучших умов, инженеров, гениев. Взамен – полные схемы системы стабилизации гиперперехода. Шанс для тех, кто этого достоин».
Гаврила почувствовал, как холодный металл перстня Петра, перешедшего к нему от бабушки, впивается в ладонь. В этом жесте была вся его боль, весь гнев и вся непоколебимость. «Мы не торгуем своим народом, Скаллунд. Мы – не вы».
«Ваши сантименты, господин Кузнецов, – это биологический мусор, атавизм, который обрекает ваш вид на вымирание», – голос Скаллунда был ровным, как гул двигателей его корабля. «Ваш звездолет «Полтава» – анахронизм, груда романтического металлолома. Без наших технологий он развалится при первом же прыжке. Вы обрекаете всех на смерть из-за призраков прошлого».
Связь оборвалась, оставив после себя оглушительную тишину. Гаврила медленно повернулся от экрана к глухой стальной стене командного центра. Его пальцы нашли почти невидимую глазу щель. С тихим щелчком открылся потайной сейф, вмурованный в броню. Внутри, на бархате, почерневшем от времени, лежало последнее наследие Валерии Ильиничны. Не чертежи, не оружие, не технологии. Простой деревянный штурвал, обветренный, исхлестанный солеными ветрами давно забытых морей.
