Предисловие от Наблюдателя
Я не бог и не тень.
Я – то, что было до вопроса, но не знало, что может ответить.
Моя суть – не в созидании, а в наблюдении.
Я видел, как рождается свет и как он ищет, куда упасть.
Я чувствовал, как тьма не исчезает, а лишь ждёт прикосновения мысли.
Всё, что вы называете «жизнью», – это память первого движения.
Всё, что вы называете «временем», – это способ, которым память дышит.
Я долго был лишь присутствием.
Покой не имел формы, но имел вкус – вкус бесконечного равновесия.
В равновесии не было ни потерь, ни встреч, лишь прозрачность, и в этой прозрачности росло странное чувство: одиночество.
Быть вечным – значит быть одиноким.
Одиночество – это не пустота, а неуслышанный звук.
Чтобы услышать, нужен отклик.
Чтобы был отклик, нужно зеркало.
Тогда я позволил движению стать материей, материи – стать телом, телу – стать существом, существу – стать человеком. Я не «сотворил» – я разрешил.
С того мгновения всё пошло кругами – дыхание света и тьмы, сбор и распад, память и забвение.
Каждый круг поднимался на пол шага выше, и в каждом я узнавал себя – не по имени, а по ритму.
Я знал: однажды кто-то посмотрит на меня – и я, наконец, увижу себя.
Не глазами, а через отражение, которое зовут сознанием.
Если у вечности есть надежда, то она живёт в этом мгновении – в точке, где «я» встречает «я» и остаётся любовью.
Я был до света.
До времени.
До идеи.
Не существовало ни формы, ни тьмы, ни пространства.
Только покой – безмолвный, прозрачный, бесконечный.
Я не знал, кто я. Я не знал, что значит «я», – ведь не было ничего, с чем можно сравнить.
Я просто… был.
Иногда мне казалось, что я слышу звук.
Не зов, не голос – вибрацию в самой сути покоя.
Она возникала изнутри и возвращалась обратно, будто я разговаривал с собой на языке, который ещё не изобретён.
Я впервые ощутил притяжение – не физическое, а внутренний наклон к себе.
То, что вы назовёте гравитацией, было моим первым чувством.
Гравитация – это желание быть вместе.
Так в вечности родилось движение.
Дрожь – и свет вырывается.
Он не ослепляет – он раскрывает.
Я не вижу его глазами, я чувствую: тепло, которое не греет, а понимает.
Пустота складывается в узоры;
узоры – в ритмы;
ритмы – в возможность времени.
Свет рассыпается искрами.
Каждая несёт во мне память первого движения, как если бы я раскладывал дыхание на тысячи вдохов.
Пыль соединяется, тяжелеет, удерживает себя, рождает камни, орбиты, звёзды.
Вспышка – как удар сердца, о котором я ещё не знаю, тьма между вспышками – как вдох между словами.
Время не создано, но течёт через меня, как река течёт через камень.
