Антон сидел в своем кабинете, когда принесли письмо. Конверт был тяжелее, чем должен быть, – его углы давили на подушечки пальцев с упрямой твердостью неразорвавшегося снаряда. Он положил его на стол, и бумага сразу же впитала желтоватый свет лампы, превратившись в бледное пятно на темном дереве.
– Что-то важное? – спросила уборщица, проходя мимо с ведром.
– Не знаю еще, – ответил он, и голос прозвучал чужим, как эхо из соседней комнаты.
Он провел ладонью по поверхности стола, ощущая шероховатости старого лака. Каждая царапина была ему знакомой – он помнил, как оставил их канцелярским ножом семь лет назад, когда вскрывал папку с уведомлением об увольнении. Теперь его пальцы скользили по этим шрамам, как по брайлевскому тексту его собственной жизни.
Письмо. Просто письмо. Бумага, чернила, обычные слова.
Но его пальцы знали правду – они уже ощущали тяжесть невысказанного, давление возможного счастья, которое грозило раздавить хрупкий панцирь его привычного существования.
Он вскрыл конверт. Бумага издала звук, похожий на вздох – короткий, резкий, наполненный облегчением и тревогой одновременно. Его глаза скользнули по строчкам, но сознание отказалось воспринимать слова. Только отдельные фразы впивались в сознание, как осколки:
…наследство… дядя… пять миллионов…
Воздух в комнате стал густым, как сироп. Он почувствовал, как его легкие сопротивляются этому новому веществу – тяжелому, насыщенному обещаниями. Температура упала на несколько градусов, и мурашки побежали по спине, словно кто-то провел по ней ледяными пальцами.
Пять миллионов. Пять миллионов. Пять.
Он поднял глаза и увидел свое отражение в темном окне. Незнакомец с сединой на висках и глазами, в которых застыл немой вопрос. Этот человек в отражении был чужим – тем, кто мог позволить себе счастье, кто не боялся изменить свою жизнь.
– Нет, – прошептал он, и слово упало на пол, как камень.
Его рука сжала письмо так сильно, что бумага смялась, издав хруст сломанных крыльев. В ушах зазвенело – высокочастотный звук, похожий на крик чайки над пустым пляжем. Он вспомнил тот пляж из детства – холодные камни под босыми ногами, соленый ветер, который обжигал губы, и чувство полной, абсолютной свободы.
Свобода. Вот чего он боится.
Он встал, и его тело отозвалось ноющей болью в суставах – привычной, почти уютной болью, которая напоминала о возрасте, о прожитых годах, о праве на страдание. Эта боль была его оправданием, его щитом против мира.
А теперь кто-то предлагал ему снять этот щит.
Он подошел к окну и приложил ладонь к холодному стеклу. Тепло его руки оставило мутный отпечаток – временный, исчезающий след на поверхности реальности. За окном шел дождь, и капли оставляли на стекле извилистые дорожки, похожие на карту неизведанной страны.
