Мир ночи, лишенный красок, пресыщенный звуками, бурлящий ароматами и зловониями чувств, стихийно поглощался в обители разума, обуреваемый гнетущим – голодом. Вожделения о насыщение и, путь к Голконде, «но боль не является ли проявлением искупления, что извечно сотрясает в конвульсиях всё тело?». В её остром, незаурядном уме, мысленный строй, не собирался в педантичном порядке; жажда, взывала: гнев, отчаяние, боль, желание, затмевая, как правило, здравомыслие. Слеза. Бледное лицо. Острые очертания, исхудалой, стройной, возлежащей на багровом шелке с раскиданными белоснежными волосами. Взиравшей застывшим убийственным взглядом, обнаженной, исполненной шарма белоснежной бенгальской тигрицы, лежащую, закусив потрескавшуюся губу. Голубые глаза с зрачками точками, неподвижно устремлялись в высь, блуждая по чертогам воспоминаний. Прекрасная дева альбинос. Её сущность, её бытие, раздирало лёд упорядоченности мира на несущественные осколки. Будучи сосредоточием разумной, развивающейся энергии, исполняющей сосуд не ветшающего тела, она являясь сущностью искусно владеющей многими земными языками, находила вдохновение в сладострастном наслаждение плодами творческой мысли и искусства. Прикосновение к плодам человеческого – гения, дарило сопричастность, к сему дыханию вечности, претворенной в жизнь визуализации разума, необъяснимо нарушало непрестанно гнетущее послевкусие вечности: одиночество. Мысль словно царапающий берег прибой, накатывалась и на воспоминания, коим был выделен целый полуостров. Сначала вскользь, незаметно, а затем и заполонив абсолютно. Мысли о нём, вздох истомы, голодающее тело закололо в животе. Она, тяжело дыша, выдохнула, закатив глаза:
Сирилл… – протянув имя, зажмурилась, улыбаясь.
Снег. Беспросветное небо, навалившись мглой на мир, стрясало перхоть на землю. Мелкие снежинки дистрофично опадая, обращались в обжигающие слёзы на её лике. Она стояла, подобно стройной осине в бежевых кожаных сапогах, белоснежных джинсах и классической рубашке с двойным рядом изящных пуговок, покрытая искусной кипельной шалью сливавшуюся с цветом её непомерно длинных волос. Она, сложив изящно разрисованные хной ладони «лодочкой», вытянула руки на встречу, заискрившейся на них, небесной росе. Она украдкой улыбнулась, обнажив блестящие резцы. Цыганское солнце сиянием индиго устремлялось к ней. Она подобная изображавшимся в живописи святым, со взглядом исполненным мудрости и детским огоньком созерцательности – здоровалась с мистическим стражем, в сию ночь одиноко ниспосылающим холодные отголоски света. Она в сию морозную ночь, страждущая по далеким мирам, которые возможно и не существуют вовсе, вырисовывала в воображении тяжеловесные причудливые строения дворцов и пустующих мощенных улочек. Она представляла немыслимо величественные соборы-колоссы, расписными внутри изображениями богов, столь похожих на людей, отягченных дыханием вечности. Она мечтала, поднимаясь на носочках и протягивая жертвенно руки к небосводу, устремиться к далеким глубинам вселенной и прикоснуться к лучам религий. Песня… она слышала песню, безмолвную, сильную, созидаемую музыкальными инструментами различных народностей древности. Песню, звучавшую мистическими нотами, созидаемую в глубинах её сердца. И раз она чувствовала, слышала мелодию то, душа не потеряна…
