I
«Ведь и название какое-то звериное себе выдумали – «Гиенос», – подумал Вадим Крыншин, вынимая удостоверение оперуполномоченного, но не суя его в нос швейцара, а показав подвернувшемуся у входа метрдотелю. Он представил, как сейчас в каком-нибудь пропахшем духами «Клеопатра» номере или на кухне, а то и прямо за каким-нибудь столиком ресторана увидит свою бывшую жену и, положив на стол пистолет, будет учить, как ей избежать неминуемого правосудия.
Удостоверение он убрал в карман, и за ним никто не увязался, но сбоку возникла стройная фигура в короткой клетчатой юбке и белой блузке, в голубом переднике и в красных лакированных туфлях. Под цвет обуви у нее были сильно накрашены губы, вероятно, никогда не смывающейся помадой, потому что она без умолку что-то говорила, периодически облизывая их, но цвет губ от этого бледнее не становился.
– …Наш основной поставщик?.. А вам это зачем?.. Боитесь отравиться?.. Простите, это конфиденциальная информация!.. Большие ли поставки морепродуктов?.. Их разнообразие?.. Простите, это конфиденциальная информация. Но вы можете выбрать любое из пятидесяти шести видов… простите, названий местных рыб, а также из четырнадцати полупроходных или проходных видов, это уже, ну, как бы, не беломорская популяция… Но я вам ничего не говорила.
Было видно, что сердце дамы дрогнуло. Ведь клиент мог быть из полиции, хотя она и понимала, что надо держать рот на замке, но знала также и то, что за молчание ее могут привлечь, как сообщницу с преступным миром.
Зал был в два яруса. С потолка, пронизывая оба яруса, свисало несколько современных люстр.
– Значит, у вас есть и семга? Я бы хотел отведать семги! – сказал Крыншин, усаживаясь в последнем ряду за столик, почти крайний и угловой в не слишком обширном помещении, но с атрибутами дорогих ресторанов: с колоннами под мрамор и украшенной под перламутр сценой эстрады, с высокими плотными и очень красивыми шторами с замысловатым то ли египетским, то ли греческим рисунком. По винтообразной лестнице наверх поднималась молодая пара; мужчина чуть споткнулся, хотел было взять под локоть девушку, но она сама взяла его за руку и, смеясь, потянула за собой. Посетителей внизу, как, вероятно, и наверху в столь ранний час было немного. Напротив сидели две пары; женщины были непосредственны, на реплики партнеров, – а оба были лысыми, со шрамами от ожогов на лице и голове, будто обгоревшие в боях герои летчики или танкисты, – отвечали с удовольствием; и в восьми глазах светилась любовь и благодарность, что они, мужчины, живы, а на них, их женщинах, нет ни следа какого-либо изъяна. Так же когда-то смотрела на него и его жена, тоже казавшаяся без единого недостатка, а теперь – подозреваемая по делу об убийстве целой компании попировавших блюдами этого ее ресторана. Правда, тогда он был, как, впрочем, и сейчас, без единого шрама, и, как и сейчас, довольно густоволос, но героем в ее глазах выглядеть тогда тоже мог. Перед глазами возникла картинка, как она, чуть покрасневшая от загара, в образе нежной и сильной Афродиты в желтом купальнике вошла в расступившиеся волны, как в родную стихию, а он, наблюдавший за нею и ее спутником, загорелым парнем с волосатыми грудью, руками, плечами и ногами, представлял, что сейчас она выйдет из морской пены Онежской губы богиней любви, плодородия, вечной весны и жизни и поменяет в своей жизни напарника. Но она вдруг забилась в воде, и от страха, тонко, с визгом и ноткой отчаяния несколько раз истошно прокричала: «Акула! Акула! Акула!». Задыхаясь в брызгах, она шлепала по воде руками, отбиваясь от хищницы ногами. Он бесстрашно бросился за нею между скал небольшого залива, отодвинув чудище, и вскоре обнимал ее, вдыхая запах пены на ее скользком и волнующемся от ужаса покрасневшем теле. Она казалась тогда очень бледной, и позже он не раз удивлялся, что в такие мгновения может происходить со смуглым от рождения лицом ярко рыжей башкирской девушки. Он знал, что местная акула на людей не нападает, и честно поспешил сообщить ей об этом. Но что было, то было. Выводя ее на берег, он увидел в струящихся по ней остаткам воды и ниточки крови; а укус от акульих зубов на бедре, оказавшийся совсем незначительным, остался навсегда. Тогда ей было двадцать пять лет, и сегодня он стал ей ровесником.
