Священная роща племени Ветка, май 1690 года
Дым застилал луну, превращая её в мутное расплывчатое пятно, похожее на слепой глаз великана. Он стелился по земле, цеплялся за ветви сосен и дубов, пропитывал одежду и волосы едким запахом гари и горящей смолы. Но хуже дыма был звук – треск старых деревьев, ломающихся под натиском огня, словно кости живого существа.
Айвика стояла на окраине рощи, сжимая в руке оберег из берёзовой коры – шомырт, вырезанный в виде стилизованной утки. Её ладонь побелела от напряжения. Она не плакала. Слезы высохли ещё тогда, когда первый солдат в красном кафтане вонзил топор в подножие векового дуба – Хозяина этой рощи.
Старая Нейна, её бабка и последняя карт – настоящая жрица, – не шевелясь, смотрела на пляшущие языки пламени. Её морщинистое лицо было подобно каменной гримасе.
– Беги, дитя мое, – прошептала она, не поворачивая головы. Голос её был хриплым от дыма, но твёрдым. – Они убьют тех, кто помнит.
– Я не оставлю тебя!
– Ты должна. Ты – последняя. Ты должна помнить. Помнить все.
Нейна обернулась. В её глазах, обычно мутных от старости, пылал отражённый огонь костра. И что-то ещё – свирепая, древняя решимость.
– Они думают, что рубят деревья. Но они рубят по живой плоти мира. Керемет проснётся. Он не простит осквернения. И он придёт не только к ним. Он придёт ко всем. Голодный.
Айвика почувствовала ледяной холодок у себя за спиной. Керемет. Не дух – помощник, не божок, а слепая, яростная сила, порождение хаоса и мести. Его боялись даже старейшины.
– Что делать? – выдохнула она.
– Жить. И помнить. А когда придёт время – найти того, кто сможет выслушать. Даже если у него глаза цвета зимнего неба и крест на груди.
Сзади раздался грубый окрик. Солдаты заметили их. Нейна резко толкнула Айвику в спину.
– Беги!
Девушка бросилась в темноту, в противоположную от огня сторону. Последнее, что она увидела, оглянувшись, – это фигуру бабки, поднявшей руки к небу с закопчённым оберегом, и солдата, заносящего над ней саблю.
И в тот же миг из самой сердцевины горящей рощи вырвался неистовый, немой вопль. Вопль не человека и не зверя. Вопль самой земли, которой нанесли смертельную рану.
Айвика бежала, не разбирая дороги, а в ушах у неё звенела зловещая тишина, наступившая после того крика. Тишина, которая была страшнее любого звука.
Она была последней. И она помнила.
Иван Родионов. Берег чужой реки
Барка причалила к деревянной пристани Свияжска с глухим, влажным стуком, словно в гроб забивали последний гвоздь. Иван Родионов, подьячий Приказа Казанского дворца, стоял на носу, сжимая в руке рукопись своего последнего московского труда – рискованного исследования о земельных переделах времён Ивана Грозного, которое и стало формальной причиной его ссылки. Он не выпускал её из рук всю дорогу, как талисман, напоминание о том, что разум и знание – единственное, что нельзя отнять у человека.
