… ужас веками бродящий в ночи
бывал и в пещерах, чертогах, шатрах
от каждого дома хранит он ключи
во всех параллельных он ходит мирах
шаги его тихие словно и нет
дыхание каждый спиной ощущал
страха причину хранит он ответ
кистью из тьмы, тени он рисовал …
Глава первая «Ад»
Он закрыл глаза, и стало немного легче, хотя десятки изуродованных трупов, застывшие лужи и подтёки крови по-прежнему витали в его сознании. Вдруг, внезапно, он осознал смрад, пробивающийся сквозь всё – едкий, плотный, забивающий дыхание. Он застыл на мгновение, и его вырвало. Обильно.
Он согнулся пополам, встал на четвереньки, всё ещё не осмеливаясь открыть глаза. Содержимое желудка через нос и рот покидало его тело, сотрясающееся в рвотных спазмах. Уши заложило, руки и ноги разом онемели, и он завалился на бок. Тело всё ещё пыталось вытолкнуть из себя внутренности, уже пустые.
И тут его накрыло. Страх. Липкий, животный, древний, живущий в подсознании каждого, кто жил и дышал в этом мире. Спустя секунду он понял, что кричит. Звука собственного крика он не слышал – почему? – но отчётливо чувствовал, как его горло разрывается от немого вопля. Кричал от страха, полностью завладевшего его разумом, вытеснившего всё, буквально всё остальное.
Если бы силы не покинули его, этот страх заставил бы сломя голову нестись прочь от этого места. Но сил не было. Точнее, все его последние силы ушли в этот беззвучный вопль ужаса.
И вдруг слух вернулся.
Внезапно, оглушительно он услышал его – свой собственный вопль, животный и разорванный. Этот звук отрезвил его, прорезав пелену паники. В мгновение ока страх отступил, схлынул, как приливная волна, оставив после себя лишь оглушительную, мёртвую тишину.
Он лежал на боку, не решаясь пошевелиться, не решаясь открыть глаза. Он знал, что увидит. Ужас исковерканных тел, разорванных, скомканных и разбросанных по всему холлу, словно тряпичные куклы, брошенные разгневанным ребёнком. Эта картина была выжжена у него в памяти, и одного лишь воспоминания было достаточно, чтобы снова почувствовать тошнотворный спазм.
Тишина была настоящей. Давящей. Бездыханной.
И в этой тишине родился новый, холодный и ползучий страх – страх одиночества. Страх остаться одному наедине с этим.
«Господи… – пришла к нему запоздалая, обжигающая мысль. – Почему я остался жив? Зачем?»
Он открыл глаза. Резко. Неотвратимо. Решительно.
И замер.
Отрубленные пальцы лежали прямо перед его взором. Чуть дальше, прямо в луже его же рвоты, лежала принадлежавшая когда-то им рука. Дальше, по руке, его взгляд упёрся в затылок. Точнее, в то, что когда-то было затылком, а теперь – расколотый надвое, как орех, с широко разведёнными краями, – он вовсе не скрывал вывалившегося из него содержимого.
