Пролог. Двадцать лет спустя
Память – штука избирательная. Она прячет от тебя больное и выдает наружу случайные обрывки. Запах маминых духов, смешанный с ароматом папиного одеколона. Вкус клубничного зефира, которым они угостили его в кафе. Игра света на потолке машины – оранжевые блики фонарей, проплывающие, как светлячки.
Двадцать лет. Именно столько прошло с той ночи. Двадцать лет, которые он, Лео, прожил под скрипучим карандашом бабушки, выводившей в тетрадке по чистописанию: «Мой папа – герой». Столько лет молчания, в котором тонули самые важные вопросы.
Он сидел на краю кровати в своей новой комнате, в квартире деда, и смотрел на фотографию. Трое: он, маленький, на руках у папы, а мама, обняв их обоих, смеялась, запрокинув голову. Они были единым целым. Счастье сходило с бумаги почти осязаемым теплом.
Он помнил их. Не так ярко, как хотелось бы, но помнил. Папины сильные руки, подбрасывающие его к потолку. Мамин голос, певший колыбельные. Их общие прогулки, когда он, восседая на папиных плечах, правил всем миром.
И он помнил Тот День. Не весь, нет. Картинки были обрывчатыми, как старый фильм с вырванными кадрами.
Дождь. Мелкий, противный, барабанивший по крыше машины. Он дремал на заднем сиденье, укутанный в мягкий плед. Мама на переднем пассажирском кресле что-то напевала, перелистывая журнал. Папа за рулем тихо подпевал ей, одним пальцем отбивая ритм на руле.
Потом – свет. Ослепительный, режущий, чужой. Он уходил от встречной машины, но было слишком ярко для фар. Слишком белый и безжалостный.
Резкий рывок. Визг тормозов, превращающийся в животный, нечеловеческий вопль металла. Крик мамы – короткий, обрывающийся. Грохот. Стекло, бьющееся на миллионы осколков, холодное и острое, как звезды, впивающиеся в кожу.
Темнота. Густая, давящая, полная странных звуков: шипения, треска и… тишины. Смертельной тишины из передней части салона.
Он не плакал. Он не мог. Весь мир сжался до точки боли в виске и страшного, непонятного чувства, что его кокон, его вселенная только что взорвалась изнутри.
И тогда он увидел Ее.
На краю дороги, в метре от искореженного металла, стояла Тень. Не просто отсутствие света. Это была живая, плотная пустота, форма, которая не держалась постоянной – она колыхалась, как пламя, но не давала света, а вбирала его в себя. Исходивший от разбитых фар тусклый свет загибался и тонул в этой фигуре.
Она не была похожа на человека. Скорее, на искаженную, злую пародию на него. И она смотрела. Не глазами – их не было, – но Лео чувствовал на себе этот взгляд. Взгляд, полный холодного, ненасытного любопытства.
