Кислый запах дешевого антисептика въелся в стены городской больницы №17, как ржавчина – в брошенный станок. За окном моросящий ноябрь 210… какого-то года. Все слилось в серую хмарь девяностых. Он лежал, прикованный к капельнице, и сквозь туман морфина снова видел ту ночь. Не операционную, нет. Ту ночь, когда ворвались «бизнесмены» в его лабораторию ФИАНа. Не бандиты, хуже – бывшие коллеги по парткому, в кричащих пиджаках и с калькуляторами вместо мозгов.
«Андрюха, брось ты свои кварки!» – орал толстый Сашка, бывший завлаб, а ныне «директор» кооператива «Прогресс». Его мясистая ладонь шлепнула по крышке дорогого (украденного?) осциллографа. – «Тут деньги, реальные деньги! Ты же гений!»
Гений… Волков сжал кулаки, ощущая под пальцами шершавую больничную простыню, а не гладкий холод металла. Гений, который двадцать лет таскал ящики с турецким ширпотребом, пока его уравнения пылились на антресолях, а миром правила не квантовая механика, а дикий, звериный закон силы.
Боль в животе вспыхнула белым светом, выжигая воспоминания. Рак. Поздняя стадия. Ирония судьбы – пережил развал науки, пережил бандитские разборки своего жалкого «бизнеса» по импорту компьютеров – прогоревшего, как и все остальное – а сожрет его тихий, подлый враг внутри. Доктор Лебедев, усталый и осторожный, как все врачи в этой развалюхе, только покачал головой: «Шансы… Андрей Петрович, они минимальны. Но попробуем. Скальпель против хаоса…» Его взгляд был тяжел, как свинец.
Операционный свет был ослепителен и холоден, как свет далеких звезд, которые он когда-то мечтал понять. Он проваливался в бездну, унося с собой горечь несостоявшейся жизни. Последней смутной мыслью было: «Хотя бы уравнения… жаль…» Потом – провал. Темнота. Тишина. И… Музыка? Нет. Вибрация. Гул низкой частоты, исходящий не извне, а из самой сердцевины его костей, из ядра каждой клетки. Он слышал его во сне – пульс чужой галактики, ритм неведомой реальности.
Очнулся он неожиданно легко, словно сбросил двадцать лет и тяжелый груз поражений. Ни измождения, ни привычной послеоперационной слабости. Тело слушалось с непривычной, почти пугающей четкостью. Сквозь зашторенное окно пробивался слабый свет. На тумбочке – блокнот и ручка, принесенные Сергеем («Мало ли, озарит!»). Андрей потянулся к ним, движимый внезапным, неодолимым, почти животным порывом. Не думать. Писать! Рука задвигалась сама, выписывая не слова, а конвульсивные спирали, угловатые пиктограммы, выплёскивая на бумагу образы, захлестывающие сознание ледяной лавиной: багровое небо планеты с тремя солнцами; серебристые, текучие как ртуть, существа, сливающиеся в мыслящий океан; корабль-кристалл, рождающий пространственно-временной тоннель не энергией, а… резонансом симпатических струн самой ткани мироздания.