Наследие дГлава 1. Краски тишины
Жизнь Светланы измерялась не днями, а мазками на холсте. Пятьдесят лет – звучало как приговор, как итог, но в ее квартире-мастерской время текло иначе, подчиняясь ритму падающей капли воды и шелесту кисти по шероховатой поверхности.
Ее царство состояло из двух комнат, пахнущих скипидаром, красками и старой древесиной. Повсюду стояли завершенные и незавершенные полотна. Они не были похожи на работы других художников. Здесь не было уютных пейзажей или портретов. Здесь был космос. Но не тот, что показывают в учебниках – безжизненный и холодный. Ее космос был живым, дышащим, почти осязаемым. Туманности изливались на холст водопадами сияющего газа, звезды рождались в бархатных объятиях космической пыли, а в лиловых глубинах проступали очертания фантастических городов, словно сделанных из света и тени.
Это увлечение было ее тайной и ее проклятием с самого детства. Пока другие девочки рисовали принцесс и котиков, она выводила на бумаге спирали галактик, которых не знали телескопы. Что-то внутри, глубый зов, заставлял ее это делать. Мама, Елена, смотрела на эти рисунки с странной смесью грусти и трепета, но никогда не спрашивала «почему». Просто молча покупала новые краски и папки для бумаги.
Отец… об отце в их доме не говорили никогда. Молчание вокруг этого имени было таким же плотным и непроницаемым, как вакуум между звездами на ее картинах. Елена растила дочь одна, работая швеей, и вся ее нерастраченная нежность уходила в Светлану. А после ее смерти год назад мир Светланы окончательно раскололся. Острая, режущая боль утраты сменилась тяжелой, ватной депрессией. Она уволилась с завода, где двадцать лет проработала контролером ОТК – монотонная, серая работа, которую она терпела ради скромной, но стабильной зарплаты.
И вот, эта стабильность рухнула. Но к ее удивлению, на смену ей пришло нечто иное. Ее картины, которые она всегда считала странным хобби, вдруг оказались востребованными. Сначала друзья, потом знакомые друзей, а потом и вовсе незнакомые люди через интернет стали просить «что-нибудь космическое, как у вас». Оказалось, в ее хаотичных, интуитивных мазках люди видели то, чего им не хватало – тайну, масштаб, уход от обыденности. Продажи приносили доход, на который можно было скромно жить. И она жила.
Ее дни были похожи один на другой. Подъем, чашка кофе у окна, за которым простирался обычный, серый городской пейзаж, и долгие часы у мольберта. Рисование было не работой, а спасением. Это был ее способ дышать. Когда она брала в руки кисть, тупая боль утраты и одиночества отступала, сменяясь сосредоточенным покоем.
