Воздух пах гнилью. Не резкой вонью падали, а тихим, всепроникающим запахом умирающей земли. Так пахнет осень в Полесье, когда дожди зарядили на неделю, превратив черную землю в жирную кашу, а опавшие листья – в ржавую слизь. Сырость пробирала до костей, въедалась в дерево домов, заставляя его источать тоскливый, старческий дух.
Ратибор сидел верхом на коньке крыши своей избы, методично, без злобы и без радости, забивая деревянным молотком просмоленный клин в щель между тесинами. Удар, еще удар. Дерево поддавалось с глухим, недовольным стоном. Руки, привычные к топору и мечу, делали эту простую работу почти без участия разума. Разум был занят другим.
Он смотрел на свою деревню. Два десятка почерневших от времени срубов, прижавшихся друг к другу, словно стадо озябших овец. Дым из труб стелился низко, цепляясь за мокрые ветви голых берез. Из трубы его собственного дома дым был жиже, чем у других. Дров оставалось мало, а те, что были, отсырели. Жена, Велеслава, снова будет кашлять всю ночь. А скоро зима.
Внизу, во дворе, клацал топор. Это его младший брат, Богдан, колол валежник, который они вчера притащили из леса. Богдану было семнадцать, в плечах он уже почти догнал Ратибора, но в его движениях все еще была щенячья неуклюжесть, а на лице – то выражение упрямой сосредоточенности, которое быстро сменялось мальчишеской обидой на весь мир. Он работал зло, вгоняя топор в дерево с ненужной силой, словно мстил ему за что-то. Ратибор знал, за что.
Их поля в этом году дали скудный урожай. Сначала засуха в начале лета спекла молодые всходы, потом дожди в августе заставили гнить то немногое, что успело налиться. Жатва была больше похожа на похороны. Они собрали зерна ровно столько, чтобы дотянуть до первой травы, если есть впроголодь. Но они знали, что впроголодь есть не придется. Им просто не дадут.
Мысли об этом приходили всегда, как ноющая боль в старой ране. Скоро. Может, через неделю, может, завтра. Дорога подсохнет, и они придут. Псы боярина Волха. Они придут за данью. Заберут половину того, что они собрали. Таков был закон. А потом, ближе к зиме, придут еще раз – за "поборами", за "оброком", за "кормом для княжеской дружины", хотя все знали, что князь дружину не кормит, а кормится ненасытная утроба самого Волха.
Ратибор вбил последний клин и провел мозолистой ладонью по шершавому дереву. Крыша теперь не потечет. Хоть одна проблема решена. Он спрыгнул на землю, легко, как кот, приземлившись на полусогнутые ноги. Грязь чавкнула под его сапогами.
"Хватит, Богдан. Разопреешь, потом простынешь", – сказал он, подойдя к брату.
