Удар молнии – именно так можно было описать ту боль, которая раскаленной волной пронзила каждую клетку моего тела. Не человеческий крик, больше похожий на хрип раненого зверя, вырвался из груди, разрезая тишину. Я резко распахнул глаза, но яркий свет, льющийся откуда-то сверху, ослепил меня, заставив зажмуриться. Голова гудела, будто в ней поселился пчелиный рой. В ушах стоял назойливый звон, мешающий сосредоточиться.
Попытка приподняться закончилась плачевно. Тело казалось чужим, непослушным, наполненным не то ватой, не то свинцом. Конечности дрожали, а перед глазами все плыло. С трудом преодолев приступ тошноты, я сумел принять сидячее положение, свесив ноги с кровати, которая оказалась неожиданно высокой.
Осторожно оглядевшись, я понял, что нахожусь в незнакомой комнате. Первое, что бросилось в глаза – роскошь. Высокие потолки с искусной лепниной, стены, затянутые дорогими гобеленами с изображением охотничьих сцен, массивная мебель из темного дерева, украшенная резьбой и позолотой. С высокого потолка свисала хрустальная люстра, отбрасывающая на стены и пол радужные блики, все это было не привычно и чуждо для меня.
Утреннее солнце щедро заливало комнату сквозь широкие окна, занавешенные легким тюлем. Но несмотря на яркий свет, меня не покидало ощущение, что я нахожусь в заточении. Возможно, дело было в непривычно маленьком теле, которое сковывала слабость, а может быть, в самой атмосфере комнаты, подавляющей своим великолепием.
На противоположной стене я заметил большое зеркало в тяжелой золоченой раме, искусно украшенной резными узорами. Что-то неуловимо чужое в собственном отражении заставило меня преодолеть слабость и подняться с кровати.
Каждый шаг давался с трудом, ноги заплетались, будто я снова учился ходить, а пол раскачивался под ногами. Добравшись до зеркала, я ухватился за раму, чтобы не упасть, и заглянул в свое отражение.
Из зазеркалья на меня в ужасе смотрел бледный подросток лет четырнадцати. Тонкие черты лица, обрамленные непослушной россыпью каштановых волос, казались мне совершенно чужими. Но самое страшное было в глазах – больших, ярко-голубых, они принадлежали не мне, в них отражался не мой страх, не мое недоумение, а испуг незнакомого мне мальчишки, которым я теперь являлся.
И тут мой разум пронзила новая волна боли, еще более сильная, чем прежде. Меня захлестнул поток чужих воспоминаний, ярких, отрывочных, не связанных между собой, словно чей-то разум вторгся в мою голову.
Я видел строгого, но справедливого мужчину с пронзительными синими глазами, женщину с нежной улыбкой и теплым взглядом светлых глаз, девочку с золотистыми косами, заливисто смеющуюся во время игры в саду. Я ощущал восторг от первой самостоятельной поездки верхом, трепет перед первым в жизни балом, боль от несправедливого наказания, радость от подаренной на день рождения книги, обиду, грусть, непонимание.
