Воздух Гроунделя был соленым, пахшим гнилыми водорослями, смолой, рыбой и чем-то неуловимо протухшим, что исходило от самых трущоб этого портового города. Не город, а бойлер, в котором кипели чужие грехи, надежды и отбросы. Едва они ступили на скользкие, выщербленные камни мостовой на них обрушился шум: оглушительный гам с причалов, где грузили товары, ругань матросов, визг чаек, раздиравших небо своими кривыми клювами, и назойливый перезвон колоколов на бесчисленных храмах и тавернах.
Ксилара остановилась, делая глубокий вдох, но этот воздух, словно жидкая грязь, не давал желанной свежести. Он был полной противоположностью хрустальной, морозной чистоте Вельгарда, ледяному безмолвию Фильхейма. Здесь жизнь клокотала, булькала и воняла, навязчивая и грубая. После тишины, наполненной лишь шепотом тысяч замерзших душ в ее собственном разуме, эта какофония оглушала.
– Ну, вот мы и дома, – раздался рядом язвительный голос. Зирах стоял, скрестив руки на груди, его демонический глаз, мерцающий словно расплавленное золото, бесстрастно скользил по грязным улочкам, сбегавшим к воде. – Во всяком случае, в одном из таких. Пахнет родным Разломом, только мокрее.
Игнис, шедший чуть позади, издал низкое, похожее на рык ворчание. Его дикая, животная харизма, казалось, сжимала пространство вокруг, заставляя случайных прохожих невольно шарахаться в сторону. – Мне этот запах претит. Он слабый, гнилой. Мои земли зовут, дела не ждут. Но оставлять вас здесь… – Он не договорил, но его горячий взгляд, устремленный на Ксилару, говорил сам за себя. В нем читалось беспокойство, и досада от необходимости улетать.
– Мы справимся, Игнис, – тихо сказала Ксилара, чувствуя, как тяжесть города начинает давить на ее плечи. Она потянулась к внутреннему покою, к тому месту, где хранилась память Йормунда, но вместо тихой грусти и силы наткнулась на рой встревоженных голосов. Души великанов, привыкшие к вечному молчанию льдов, встревоженно шептались, реагируя на хаос внешнего мира. Она сжала виски, заставляя их стихнуть. Это новое бремя – быть Хранительницей целой расы – было подобно ноше из льда, которая то таяла, наполняя ее чужой тоской, то замерзала вновь, сковывая ее собственные эмоции.
– Давайте найдем место, где можно передохнуть, – предложила она, стараясь, чтобы голос звучал твердо. – Прежде чем ты улетишь, Игнис.
Они двинулись дальше, вглубь этого каменного лабиринта, где дома, казалось, росли друг на друге, цепляясь за склоны холма, их кривые стены и покосившиеся ставни создавали ощущение, что весь город вот-вот рухнет в мутные воды залива. Люди вокруг были такими же пестрыми и потрепанными, как и сама архитектура: матросы с кожей, продубленной солнцем и ветром, торговцы в дорогих, но безвкусных нарядах, воры с пустыми глазами, шныряющие в толпе, и местные жители с вечной усталостью на лицах.
