Позади них горела клумба.
Не в буквальном смысле – цветы просто были слишком красными. Слишком живыми. Алые, как порезанный палец, как губы, раскрашенные маминой помадой, как что-то, что не должно расти у школьного двора с облупленным фасадом.
В остальном день был почти обычным. Почти – если бы не разговор.
– Просто поговоришь с ней, – сказала Эшли, понизив голос до доверительного шепота, который всегда предшествовал беде.
– Поговорю, – вяло кивнул Эндрю, глядя на свою кроссовку.
– Только скажи, чтобы она держалась подальше. Без этого – ну, без всего. Ты же знаешь, как она на тебя смотрит.
Он знал. Он знал это так же, как знал, что если сейчас повернётся, то увидит, как ветер едва трогает красные лепестки. Как будто даже ветер стесняется касаться этих цветов.
Но он не повернулся.
– Ты же не хочешь, чтобы кто-то влезал? Между нами.
– Нет, – сказал он. Почти искренне.
– Вот и всё. Это не жестоко. Это… защита.
Эшли любила слова, которыми можно оправдать что угодно. Она произносила их с удовольствием, как будто пробовала на вкус.
Сейчас на вкус были слова о семье. О долге. О верности.
– Эндрю, настоящий герой не всегда бьёт драконов. Иногда он просто… делает нужное. Защищает.
Она посмотрела на него, прищурившись. – Особенно – свою сестру.
Он снова кивнул. Он всегда кивал так – чуть-чуть, будто бы не соглашаясь, а уступая миру.
Ветер усилился. Алые цветы зашевелились. Один лепесток оторвался и полетел вниз, к асфальту, где оставил крошечный, едва заметный след, как поцелуй.
– Мы не будем делать ничего страшного, – добавила она уже весело. – Просто напугаем её. Ты позовёшь её. Она придёт. А дальше… ну, я уже что-нибудь придумаю.
Эндрю знал, что «что-нибудь» Эшли – это всегда нечто определённое. Просто она никогда не говорила заранее.
Он мог бы отказаться. Сказать: «Нет, Эшли. Это глупо, это нехорошо, это…»
Но он не сказал.
Солнце било в спину. Где-то за школой кричали дети. Кто-то дёргал за решётку ограды. Всё было как всегда.
Кроме этих цветов.
Цветы были чужие.
Цветы будто знали.
– Ты со мной? – спросила Эшли, подавая ему руку.
Он посмотрел на неё, потом – на свою руку. Маленькую, но с ногтями, обгрызенными почти до крови. Он сжал пальцы. Потом раскрыл.
– Я с тобой, – сказал он.
И это был не просто ответ.
Это было согласие.
Это было первый шаг.
А лепестки падали. Один за другим. Как будто считали.
В ту ночь Эндрю не спал. Не потому что боялся – он ещё не осознавал страх как нечто оформленное, как чувство с именем и назначением. Он просто… не хотел спать. Сон казался чем-то неудобным, чем-то неуместным. Как будто, если он уснёт, что-то произойдёт за его спиной, и он проснётся в мире, где уже не будет возврата.
