Для меня торговый центр в субботу – девятый круг ада, выкрашенный в кислотные тона. Я не слышу мысли людей. Я вижу их нутро. Их страх струится удушающим лиловым туманом. Вожделение бьёт в глаза алыми вспышками, похожими на сполохи салюта. Ложь – это мерзкая жирная плёнка болотного оттенка, которая обволакивает лгущего, как вторая кожа. А счастье… бывает разным. Чаще всего – ядовито-жёлтое, истеричное, ненастоящее. От него тоже болят глаза.
Я иду сквозь этот бешеный калейдоскоп, сгорбившись, будто против ветра. У меня трещит череп. Каждый новый визг ребёнка, взрыв хохота из кофейни, гул голосов – это не просто звук. Это всплеск цвета. Алый визг. Изумрудный хохот. Свинцовый гул. Мои нервы оголены, и по ним бьют этим дурацким спектаклем.
Я жмусь к стенам, стараясь идти там, где людей меньше. Мне нужно в «Канцбург», купить пачку графитовых карандашей. Простых, чёрных. Безликих. Они не будут кричать на меня цветом, давая мне возможность скрыться от внешнего мира за чёрно-белыми линиями в блокноте. Я почти бегу, опустив голову, но это не помогает. Я всё равно вижу краем глаза.
Вот пара сцепилась у витрины. От него – колючие, серо-коричневые шипы обиды. От неё – пронзительный, синий поток разочарования. Они кричат не словами, они кричат своими аурами, и этот визгливый дуэт взрывает мне мозг.
Вот женщина с коляской. От неё исходит усталое, выцветшее розовое сияние – любовь, перемешенная с безысходностью. А от младенца – чистый, ослепительно-белый цвет. Он ещё слишком мал, чтобы излучать что-то сложнее базовых чувств. Я на секунду задерживаю на нём взгляд. Единственный не мучительный образ в этой всей круговерти.
Я влетаю в «Канцбург», как снаряд. Здесь чуть тише, но всё равно есть источники звуков – девочки-подростки визжат у полки с блёстками, излучая радужные пузыри восторга. Пенсионерка ворчит у ценника, и от неё плывут серые, колючие волны раздражения.
Я хватаю первую попавшуюся пачку карандашей и мчусь к кассе. Моя очередь. Передо мной стоит парень. От него пахнет дорогим парфюмом и исходит ровный, спокойный, оливковый поток. Он уверен в себе. Немного скучает. Я невольно чувствую, как расслабляются мои плечи. Оливковый – терпимый цвет.
Он поворачивается, чтобы посмотреть на что-то, и его взгляд падает на меня. И тут же его аура взрывается. Оливковый мгновенно сменяется на грязно-оранжевую волну любопытства, примешанного с похотью. Он улыбается мне слишком белыми зубами. Его глаза бегут по моей фигуре.
– Прости, я что-то засмотрелся, – говорит он, и его голос обволакивает меня липкой, салатовой слащавостью. Ложь. Вежливая, но ложь.
