Я всегда испытывала особую, почти болезненную любовь к белому цвету – не к теплому, с кремовым подтоном, не к благородной слоновой кости, а к безупречно стерильному, лабораторному, клинически чистому белому. К тому самому, что поглощает любую грязь, стирает всякое прошлое, уничтожает малейший намек на жизнь с ее неизбежными несовершенствами и пятнами.
Дом у залива был моим материальным воплощением этой одержимости – безупречный геометрический куб, словно сотканный из света и воздуха, он парил над бирюзовой бездной, подобно гигантскому ледяному кристаллу. Внутри царила почти нереальная чистота: даже воздух здесь казался тщательно отфильтрованным, лишенным случайных запахов. Он нес лишь тонкий, почти неуловимый аромат свежей краски с легким металлическим привкусом озона, доносимого морским ветром. Это было пространство, где сама атмосфера подчинялась идее абсолютной белизны – холодной, безупречной, завораживающей.
На закате веранда, залитая алым светом, пылала красным серебром, словно раскаленный металл. Солнце, тонущее в воде, бросало последний вызов ночи, и дом отвечал ему торжествующим блеском. Полупрозрачные шторы, подобные парусам призрачной яхты, вздымались в такт ветру, наполняя пространство движением и шепотом. Из невидимых колонок лился томный джаз, едва слышный сквозь гипнотический гул прибоя.
– Не слишком ли ты поспешила? – спросила Корделия, потягивая вино.
Она сидела, откинувшись на спинку кресла из беленого дуба, и темно-бордовое, обтягивающее платье казалось черной дырой в моем безупречном мире. Длинный фужер с тонкой ножкой подруга держала в пальцах с идеальным маникюром цвета запекшейся крови. Корделия пила вино маленькими глотками, будто отмеряя дозы яда. В ее бокале оставалось ровно столько, сколько нужно, чтобы не казаться пустым. Она поставила его на столешницу. На мраморе отпечаталось влажное кольцо.
– Приличия она соблюла, – мягко вступила Ирена, ее бледно бежевый льняной жакет почти сливался с интерьером. – И ты могла бы быть поделикатнее. Каре приходится постоянно держать себя в руках, чтобы оставаться сильной. Не так ли, дорогая?
Я кивнула, не в силах оторвать взгляд от пятна на мраморе. Мои девочки, как два ангела – темный и светлый, – шли со мной рядом всю жизнь. Ирена, чья доброта была столь же безграничной, сколь и неразборчивой, всегда находила мне оправдание. Она поддерживала и высвечивала благородными красками любой мой поступок, искренне восхищалась, чего никогда не делала Корди. Наоборот, даже достойные завоевания в устах Корделии приобретали душноватый смысл, она обладала даром видеть суть вещей и обнажать ее с хирургической, циничной точностью. Я бы с полным удовольствием навсегда вычеркнула ее из жизни, но не могла – Ири шла только в комплекте с Темной.
