# Руины
Руины как дом.
Воздух был густым, как бульон, и тяжёлым, как грех. Пахло порохом после недавнего взрыва, пеплом и той сладковатой, тошнотворной вонью гниющей плоти, которую невозможно ни с чем спутать. Город не убивал сразу. Он делал это медленно, с изощрённым садизмом, высасывая из тебя жизнь по капле – сначала тепло, затем надежду, а под конец и сам страх. Оставлял лишь пустую, звонкую оболочку, рефлекторно вздрагивающую на скрежет металла и завывание ветра в бетонных ребрах бывших небоскрёбов.
Мы брели по израненным кишкам мегаполиса, спотыкаясь о бетонные осколки, некогда бывшие чьими-то гостиными и детскими. Под ногами похрустывало битое стекло, и с каждым шагом мелкая каменная пыль въедалась в лёгкие, словно сами руины жаждали стать частью меня. Я ловил себя на мысли, что эти развалины уже кажутся роднее, чем квартира, где я вырос. Там были обои в мелкий цветочек, фотографии на стенах, запах маминых пирогов. Здесь не было стен, зато были стены-призраки: обугленные балки, торчащие из земли, словно сломанные рёбра гигантского зверя, застывшего в предсмертной агонии.
Серёга шёл позади, его дыхание – тихое, прерывистое сапение – сливалось со скрипом ремней разгрузки и мерным скрежетом песка под подошвами наших сапог. Он никогда не говорил лишнего. Просто шёл, вжимаясь плечом в мою спину, когда ветер доносил подозрительный шорох, и молча отводя ствол в сторону, если я слишком долго застревал взглядом на выцветших граффити. «Добро пожаловать в ад» – когда-то написал тут неизвестный оптимист. Кто-то другой, более практичный, ниже вывел кривой стрелой: «Ад – направо». Стрела указывала на груду искореженного металла, в которой угадывались очертания маленького, искорёженного велосипеда.
– Чувствуешь? – я резко остановился, носом уловив ту самую сладковатую, приторную вонь, врезавшуюся в сознание острее, чем запах пороха. Серёга замер, его плечо упёрлось в мою лопатку. Он медленно повертел головой, втягивая воздух, как зверь, учуявший кровь. – Гниль, – буркнул он, уже приседая в низкую стойку, взгляд мгновенно заострился, сканируя груды плит. – Свежая. Близко.
Мы знали этот запах лучше, чем аромат настоящего хлеба. Мёртвые здесь редко гнили – их быстро обгладывали одичавшие собаки, растаскивали крысы, солнце и ветер мумифицировали останки. Но если в воздухе висела эта тягучая, сладкая отрава, значит, смерть была недавней. Значит, где-то рядом…
– Там. – Серёга едва заметно кивнул на груду перекрытий, из-под которой неестественно, почти торжественно, торчал сапог. Армейский, с потрескавшимся голенищем, подошва почти оторвана, словно он пытался бежать даже после смерти.
