Я ненавидел вторники. В этом не было никакой мистики, детских травм или суеверий, лишь сухая, выверенная годами профессиональная статистика. Именно по вторникам, словно сговорившись, ко мне на прием записывались самые… утомительные клиенты. Не буйные, не трагичные, не сложные случаи, которые заставляли мозг работать на пределе, а именно утомительные. Те, кто приходил не для того, чтобы решить проблему, а чтобы еще раз с упоением о ней поговорить. Те, кто годами лелеял свою тревожность, как редкий, экзотический цветок, и аккуратно поливал ее все новыми и новыми фобиями, ревниво оберегая от любых попыток «исцеления».
Мой кабинет на последнем этаже старого московского дома с потрескавшимся фасадом и неожиданно интеллигентным лифтом был моей крепостью, моим убежищем от хаоса. Я создавал его годами, вкладывая в каждую деталь частичку своего понимания человеческой души. Стены, выкрашенные в спокойный серо-голубой цвет, который, согласно исследованиям, подсознательно снижает уровень кортизола. Тяжелые книжные шкафы из темного, почти черного дерева, пахнущие пылью, старой бумагой и немного воском. Они были забиты не только профессиональной литературой – от Фрейда до Ялома, – но и томами по философии, истории и даже поэзией. Иногда цитата из Сенеки помогала лучше, чем часовая когнитивно-поведенческая терапия. Два глубоких кожаных кресла, обивка которых помнила сотни историй, стояли друг напротив друга, разделенные низким кофейным столиком из цельного спила дуба. Все здесь было создано для того, чтобы успокоить, расположить к беседе, создать ощущение безопасного кокона, где можно было вывернуть душу наизнанку, не боясь осуждения.
Я и сам был частью этого интерьера. Олег Морозов, сорок восемь лет. Спокойный, невозмутимый, с аккуратной сединой на висках, которая, к моей досаде, придавала мне солидности в глазах клиентов. Усталый, но неизменно внимательный взгляд. Я был одним из лучших психологов в городе, моя специализация – экзистенциальные кризисы и профессиональное выгорание. Я слушал истории о потерянных смыслах, рухнувших карьерах и угасшей любви, и помогал людям собрать из этих обломков что-то новое, что-то, с чем можно было жить дальше. Я был профессиональным мусорщиком для чужих душ, разгребающим завалы, оставленные жизнью.
Последний клиент на сегодня, лощеный менеджер среднего звена с паническими атаками перед совещаниями, наконец ушел, оставив после себя едва уловимый запах дорогого сандалового парфюма и ощущение тотальной, всепоглощающей неуверенности в себе. Я устало потер переносицу. Семь часов подряд я был зеркалом, отражающим чужие страхи, тревоги и надежды. Теперь зеркалу самому требовалась тишина.
