Пролог: Смерть в Летнем Саду
Петербург дышал белыми ночами. Воздух, пропитанный влагой с Невы и ароматом цветущих лип, был густым и сладким, словно сироп. В этом призрачном, размытом свете газовые фонари Летнего сада не столько освещали, сколько отбрасывали зыбкие, трепетные тени. Казалось, сама природа застыла в нерешительности между днем и ночью, между явью и сном.
Именно здесь, на одной из аллей, вымощенных гранитом, капитан городской стражи Павел Иванов впервые в жизни пожалел о своем назначении. Он и его напарник, молодой рыжеусый солдат, стояли над телом и не могли согреться, хотя на календаре был июнь.
Тело принадлежало молодому человеку в изящном фраке. Он лежал на спине, раскинув руки, будто собирался обнять небо. Его лицо, обрамленное модными бакенбардами, было обращено к бледному своду, а глаза, широко раскрытые, застыли в выражении безмолвного ужаса. Но самое жуткое было не это. От его одежды, от волос, от самой кожи поднимался легкий, почти невидимый пар. Иней серебристым кружевом покрыл его атласный жилет и замшевые перчатки. Он был заморожен изнутри.
«Сорок градусов в тени, а он… заледенел», – прошептал солдат, крестясь крупным, судорожным крестом.
Павел молчал. Его взгляд упал на странный предмет, лежавший в нескольких шагах от тела. Небольшой осколок, похожий на черное стекло. Обсидиан. Он был неестественно темным, поглощавшим и без того скудный свет, и по его поверхности тянулись тонкие, словно паутина, мерцающие линии. Серебристые руны с едва уловимым ритмом, словно чье-то холодное сердце.
Капитан наклонился, чтобы рассмотреть его ближе, но едва его пальцы оказались в паре дюймов от камня, его пронзила волна леденящего ужаса. Не метафорического, а самого настоящего, физического холода, который выжег легкие и сковал мышцы. Он резко отдернул руку.
В этот момент из-за деревьев появилась фигура. Высокая, худая, закутанная в поношенный плащ, не предписанный ни одной формой. Его лицо скрывали тень и воротник, но в руке он держал странный посох, похожий на корявую ветвь.
«Не трогайте его, ваше благородие», – голос незнакомца был глухим и безжизненным, как скрип старого дерева. – «Сие не для ваших глаз».
«Кто вы?» – капитан Иванов инстинктивно положил руку на эфес шпаги.
Незнакомец не ответил. Он медленно подошел к телу, и его тень легла на замерзшего аристократа. Он не смотрел на покойника, его взгляд был прикован к обсидиановому осколку.
«Первый знак», – прошептал он так тихо, что слова едва долетели до капитана. – «Началось».
Прежде чем Павел успел что-либо предпринять, из-за деревьев вышли двое в строгих, но штатских сюртуках. Их движения были точными и выверенными. Они молча кивнули незнакомцу, и один из них, с бесстрастным лицом бухгалтера, поднял с земли осколок при помощи специальных кожаных щипцов и убрал в свинцовый ларец.
