Глава 1. Макс просыпается в метро
Темнота. Полная, абсолютная темнота, в которой нет ничего – ни звука, ни света, ни даже самого понятия времени.
Макс открывает глаза, но видит только чёрный экран пустоты. Его сознание возвращается медленно, как тающий лёд, как рождение из небытия. Где он? Когда он? Что произошло в последний раз, когда он был в сознании?
Ничего. Полная амнезия, стена молчания, за которой – только ещё большее молчание.
Он пытается встать, но его тело не слушается. Каждый мускул горит, словно они были заморожены в течение вечности и теперь ледяной боль пробуждает их к жизни. Его горло сухое, абсолютно сухое, как пустыня. Язык прилипает к нёбу. Каждый глоток воздуха ощущается как стекло.
Он лежит на чём-то холодном. Его ладони касаются гладкого бетона, покрытого пылью и ржавчиной. Он чувствует зёрна песка под своими ногтями, ощущает запах влаги и металла – запах времени, запах разложения, запах смерти, которая была, но уже прошла.
Медленно, очень медленно его глаза начинают привыкать к мраку. Контуры начинают появляться из ничего. Огромные тени на потолке. Решётки чего-то металлического. Какие-то формы вдалеке.
Он лежит в туннеле. В большом, исполинском туннеле, в котором воздух холодный и неподвижный, в котором нет никакого движения, никакой жизни. На потолке тусклые люминесцентные лампы мигают, как умирающие светлячки в конце лета. Они светят с прерывистым ритмом: раз в две секунды – вспышка, потом два удара тьмы.
Несколько ламп уже полностью погасли, оставляя чёрные провалы в освещении, словно кто-то вырезал куски из единственного источника света.
Это метро. Он это чувствует. Знает, хотя не может вспомнить, как узнал.
Макс медленно встаёт, каждое движение требует огромных усилий. Его мышцы ломаются, суставы скрипят, как неоконченный симфонический оркестр. Он держится за стену, и та холодная, влажная, покрытая слизистым налётом, который ощущается как живая кожа. Запах плесени окутывает его, глубокий, органический запах, смешанный с ржавчиной и чем-то ещё – чем-то более древним, что живёт в подземельях и не видит солнца тысячу лет.
Его ноги шатаются, как у новорождённого жеребёнка, который впервые пробует встать на копыта. Боль пробивает каждый нерв, и он не знает, что его больше беспокоит – физическая боль или то ужасающее ощущение полной потери, словно вся его жизнь была вырезана из его памяти скальпелем.
На полу перед ним лежат остатки того, что когда-то было газетой. Бумага жёлтая, ломкая, развалившаяся на куски. На ней видны силуэты букв, но они настолько выцветли, что невозможно прочитать ничего, кроме смутного намека на дату: 202х. Остальное размыто, как память о сне.
