Сложно было назвать пищей то, что бросали в клетку. К счастью, в темноте нельзя было разглядеть, что именно. Но когда зрение отказывает, обостряются другие чувства. В том числе – осязание. Это было мерзко уже заранее, до того как могло попасть в рот. Наощупь то были обскрёбки, отходы, нечто, что в нормальных обстоятельствах даже в мусорное ведро отправляют с долей брезгливости. Первую порцию он швырнул куда-то в сторону, за пределы клетки. Вторую проигнорировал, пытаясь сохранить видимость достоинства. Но голод – это не просто пустота в желудке. Голод оказывается сильнее любой морали.
Когда он только попал сюда, тьма была абсолютной. В первые часы, а может, и дни – кто их там считал – ему казалось, что свет покинул мир навсегда. Он водил руками перед лицом, тыкал пальцами в глазницы, пытаясь вызвать хоть искры, пятна, призрачные образы. Вокруг была лишь густая, бархатная чернота, в которой тонули не только предметы, но и само время. Память, ощущение собственного тела – всё проваливалось в чёрную дыру. Она была однородной, всеобъемлющей. В ней не было ориентиров – даже прутья клетки словно возникали из небытия.
Постепенно что-то начало меняться. Он не мог сказать, когда именно. Если на пустую поверхность класть по песчинке – в какой момент они станут горкой? Это процесс, который, пожалуй, невозможно отследить. Вот так же и тьма преображалась по капле, по крупице. Сначала он списал это на галлюцинации, на игру измождённого мозга, который, отчаявшись получить сигналы извне, начал домысливать окружение. Но нет – очертания проступали. То ли свет потихоньку просачивался в подвал, то ли сама тьма, как живое существо, начала впускать его в себя. А может, менялся он сам. Его зрение, отчаявшееся и притихшее, заново училось видеть там, где ему не положено, улавливая не свет, а саму плотность мрака.
Он скорее чувствовал, чем видел. Контуры объектов, пространство в целом. Мир оставался погружённым во тьму, но она обрела объём. Иногда он ловил себя на том, что рыщет взглядом, выискивая брошенные ему куски. Взгляд, или то, что его заменило, само цеплялось то за склизкий хрящ, то за обглоданную кость, на которой виднелись прожилки чего-то тёмного.
Разум протестовал, к горлу подкатывал ком. Но тело уже выделяло слюну. Предательское тело… Или всё-таки разум, всё понимавший, но пытающийся притворяться? Унижение было не в том, чтобы есть это. Унижение было в том, чтобы хотеть есть. И он хотел. Он с самого начала осознавал, что рано или поздно захочет. Просто неизбежное событие, которое можно отложить, но отменить нельзя.
