Вагон первого класса «Стального Феникса» дышал сдержанной роскошью, непривычной для Александры Ландо. Здесь не было оглушительного грохота третьего класса – лишь подспудный гул огромных колес, дробящих рельсы, вибрировал в полированных панелях красного дерева и толстом бордовом ковре под ногами. Воздух пах дорогой кожей, воском для дерева и едва уловимым цветочным шлейфом духов дамы, покинувшей купе на предыдущей станции.
Александра сидела в одиночестве. Ее фигура в строгом дорожном платье из темно- синего бархата казалась миниатюрной в глубоком кресле, обитом плотной зеленой тканью. Высокая спинка и широкие подлокотники из темного дерева давали ощущение уединения. Большие окна, обрамленные тяжелыми шторами, пропускали скупой свет хмурого дня. На столике перед ней стоял недопитый стакан воды; капли конденсата стекали по гладкой поверхности.
Невысокая, с тонкими, почти прозрачными на вид запястьями, она прижималась лбом к прохладному стеклу. Светлые волосы, собранные в аккуратный пучок, отливали бледным золотом в свете ламп. Лицо ее, с правильными, тонкими чертами, могло бы считаться красивым, если бы не мертвенная бледность. Тени под янтарными глазами говорили о глубокой усталости. В них не было интереса к роскоши салона – взгляд был прикован к мелькающему за окном миру.
В руках, спрятанных в складках платья, она сжимала маленький круглый предмет. Холодное серебро складного зеркальца впивалось в кожу ладони, узор витиеватой оправы отпечатывался на ней. Она не видела в нем своего отражения. Она видела за стеклом бескрайние изумрудные луга, расчерченные темными линиями каменных изгородей; белые точки овец, неподвижных под начинающимся мелким дождем, и тяжелые, сытые фигуры коров; серебристую змейку реки Сторн и темнеющий на холме силуэт Гримвуда – леса, хранившего ее детские тайны и страхи.
Дом.
Слово прозвучало в ее сознании не радостным колокольчиком, а глухим ударом гонга. Двенадцать лет. Двенадцать лет бегства в шумный, безликий Лэнгдон, в попытках стать кем-то другим, забыть. И вот этот роскошный кокон на колесах вез ее обратно. В самое сердце Грэйстоуна. В самое сердце ее боли.
Этот вид… Он был одновременно родным до щемящей тоски и чужим до отчаяния. Здесь, за чистым стеклом первого класса, простирался мир, где она была так же безумно счастлива, как и глубоко несчастна. Мир, где остались ее самые яркие солнечные воспоминания и самые черные, бездонные пропасти горя. Мир, который забрал у нее всё. Не сразу, нет. Отца она не помнила – лишь смутное ощущение теплой руки и запах табака, унесенные смертью, когда ей было четыре. Мать угасала медленно… оставив двух девочек в пустеющем доме, полном теней и долгов.
