Лукоморье, где-то у северных холмов, замок Кощея Бессмертного.
– Кощей, вот скажи мне, ты на кой ляд меня похитил? – я зорко посмотрела на колдуна, пытаясь одновременно поудобнее разместиться в тесной железной клетке, висевшей на цепях под самым потолком зловещего тронного зала в замке Бессмертного.
– Про тебя говорят, что девица ты вроде умная, так не изводи меня вопросами, сиди тихо, – процедил Кощей.
– Я, может, скудоумием и не страдаю, но ты у нас личность экстравагантная, поэтому кто ж поймет твои мотивы! Оттого и спрашиваю.
Колдун, тем временем еще раз убедившись, что цепи, удерживающие клетку, хорошо закреплены, широко зашагал к своему железному трону, что будто чудовище стоял на пьедестале, поглотив все другое убранство огромного зала. Ведь кроме свечей да самого трона здесь ни черта не было. Ну разве что клетка со мной, но, я так понимаю, этот атрибут временный.
Хозяин замка развалился на своем необычном кресле так, будто это было самое удобное и желанное для него место, где он мог обрести покой.
Нет, что ни говори, Кощей, конечно, красив: волосы черные, мужественное лицо с точеными скулами, плечи – сама мощь, и ростом – истинный богатырь. О его силе и говорить нечего – с ним и именитые витязи не сравнятся, а про магию и богатства и вовсе умолчу. Всем он хорош, да вот только злодей! Народ его, как тень, сторонится да молится всем богам сразу при упоминании его имени. Хотя, если вдуматься, какое такое великое зло сотворил колдун? Ну, невест таскал, бывало, так их потом добры молодцы спасали. А все остальные злодеяния, ему приписываемые, – весьма сомнительны.
– Кощей, ты на вопрос ответишь? – продолжала я его донимать. – Нет, если ты на мне жениться вздумал, то огорчу тебя, ничего у нас не получится. Насильно мил не будешь, а если будешь, то это уже "стокгольмский синдром" получается!
– Чего? Какой еще синдром? – нахмурился Кощей.
– Стокгольмский! – повторила я и махнула рукой, насколько позволяла теснота клетки. Железный короб качнулся, и мои длинные, белые как снег косы тут же заструились вниз через прутья, не желая быть пленниками.
– Я же в мире людей жила семь лет. Знания у них перенимала, вот и нахваталась всякого. А это, как бы тебе объяснить… Ну вот, ты меня похитил, держишь в клетке. Я же пленница, у меня выбора-то и нет, кроме как с тобой беседы вести. Страх мой постепенно угасает, и я начинаю видеть в тебе то, чего не видела до… А там во мне может и жалость к тебе вспыхнуть, и даже любовь. Но это же все навязанное, понимаешь? Неправильно это! Нельзя, чтобы жертва своего охотника боготворила!
