Трещины в мироздании звали его не голосом, а молчанием – таким же глубоким и неминуемым, как чёрная дыра в кармане куртки. Безымянный насыпал в пластиковую миску сухого «Вискаса» – это была дань уважения коту-будде, его единственному собеседнику в этом мире поблекших обоев и протекающих потолков. Его рюкзак, пропитанный насквозь вековой пылью, махорочным дымком и кислым запахом безысходности, ждал у двери. Скрип дверной петли прозвучал как последний вопрос: «А придёт ли в этот раз Соня?» Но ответа не последовало – его заглушил внезапный, яростный рёв мотора во дворе, прорвавший утреннюю мглу.
Honda Gyro Canopy стояла посреди асфальтового месива, немыслимо спокойная и величавая, как ржавый монумент посреди пустыря. Она была не транспортным средством, а дверью, единственным шансом на выход. Ключ в его руках был не куском металла, а отмычкой к потаённым замкам реальности. Единственный резкий рывок кикстартера – и двухтактное сердце взорвалось какофонией, выдохнув в спящий мир свою единственную мантру: «Ом мани падме газуй».
Первая дыра в ткани бытия. Офисное помещение, которое снимали кришнаиты. Воздух внутри был густым и удушающим; сладковатый запах дешёвых благовоний смешивался с кислым дыханием нереализованных ожиданий и тщетных поисков. Они сидели в кругу, раскачиваясь в такт монотонному напеву, их глаза были остекленевшими и пустыми, как бутылки из-под дешёвого портвейна. Появление Безымянного в проёме двери стало той самой тишиной, что возникает между двумя нотами. Они замолчали, застыв в немом вопросе. «Вот вам новая мантра, – произнёс он, и его голос был плоским и ровным, как доска или линия горизонта. – Всего три буквы. В них больше истины, чем во всех ваших книгах». Чёрный перманентный маркер в его руке стал ваджрой предельной простоты. Он подошёл к самому упитанному адепту, чей лоснящийся лоб сиял, как хрустальный шар в магазине инвентаря для шарлатанов. И, не спеша, с почти каллиграфической точностью, вывел на этом чистом теле просветления единственный нужный иероглиф: ХУЙ. После чего он развернулся и вышел, не оглядываясь. Сзади него повисла абсолютная, гробовая тишина, нарушаемая лишь назойливым шипением старого проигрывателя, заевшего на повреждённой мантре.
