Тишину хижины нарушало лишь потрескивание поленьев в очаге да тяжёлое, хриплое дыхание мальчишки. Егор положил ладонь на его лоб – кожа пылала, будто раскалённая плита. В груди у парнишки клокотало, каждый вдох давался с трудом, а изо рта вырывались кровавые пузыри.
Но был другой путь. Тот самый, о котором дед говорил шепотом, озираясь по сторонам, будто боясь, что сами стены хижины его подслушают. Путь, не записанный ни в одной книге, живущий только в крови и памяти. Путь, цена которого была неизвестна, но отказ от которого стоил жизни. Егор отодвинул горшок с травами – его пальцы дрожали, и он злился на себя за эту слабость. Он не был героем. Он был просто человеком, который помнил заветы предков. И сейчас ему предстояло ими воспользоваться.«Чума речная», – с тоской подумал знахарь, и сердце его сжалось от знакомой, ледяной тяжести. Он видел эту болезнь лишь раз, много лет назад, когда был подмастерьем у своего деда. Тогда старик провел над умирающим рыбаком весь обряд, шепча древние слова, в которых слышался шелест тростника и скрежет льда. Но золотой прилив так и не пришел. Только холодный пот на лбу деда и тихий стон отчаяния. Лекарства от чумы не было. Ни в глиняных горшках с травами, ни в толстых фолиантах, что пылились на полке.
Егор отодвинул глиняный горшок с травами и встал на колени рядом с лавкой. Он не был магом. Не учился в великой Академии Арканума, не гнул спину над свитками с замысловатыми формулами. Знание, которое он сейчас применит, перешло к нему от деда, а тому – от пращура. Оно жило не в книгах, а в крови, передаваясь шёпотом, из уст в уста, как самое ценное наследие.
Егор прижал к огненной груди мальчика свои ладони – шершавые, исчерченные жизнью, как коряги. Под кожей отдавался слабый, сбивчивый стук – крошечный барабанчик, готовый захлебнуться.Он закрыл глаза, выдавив из себя дрожь и кислый привкус усталости. Не силой её берёшь, сынок. Просишь. Дедов голос звучал в памяти так ясно, будто старик стоял за спиной. Как дождь у неба. Как хлеб у земли.
И начал. Шёпотом. Потом громче, входя в ритм, впадая в забытый транс. Древние слова, чужие и гортанные, лились сами, будто не он их говорил, а кто-то через него.
Сначала шёпотом, потом громче, находя свой ритм, он произносил древние слова. Они были странными, чужими, не похожими на его повседневную речь. Язык заплетался, но душа помнила каждую интонацию, каждый изгиб звука. Он вкладывал в них всё: свою боль, свою надежду, свою любовь к этому ребёнку, сыну соседа, с которым они вместе пили мёд в прошлое полнолуние.
