1 глава. Кость, что поёт
Тишина в курене Ставра была особого свойства. Она не была пустой или мёртвой. Она была густой, как мёд, и в ней жили тихие голоса. Не те, что рождаются в человеческой гортани, а иные – скрип дерева под тяжестью лет, шелест стружки под ножом, далёкий отзвук того, что когда-то было жизнью. Воздух пах древесной смолой, дымом от прогоревшей за ночь лучины и чем-то острым, холодным – запахом самой кости.
Ставр ушёл на зорьке, оставив мальчика одного. Не сказав «не входи», но и не позволив. Для Ведунка, чьи двенадцать зим прошли в тени этого человека, и этого было достаточно. Он прильнул к щели в бревенчатой стене, следя, как широкие плечи мастера растворяются в утреннем тумане у частокола, и только тогда, затаив дыхание, отодвинул дубовую задвижку.
Мастерская была не домом, а святилищем. Под низким потолком, затянутым паутиной, висели связки сушёных трав, от которых пахло горькой полынью и летом. На полках, грубо срубленных из сосновых плах, стояли глиняные плошки со свиным салом для смазки инструментов, лежали свёртки с необработанными шкурками, пучки сухожилий, похожих на белые верёвки. Но главное было не это.
Главное лежало на большом дубовом пне, что служил столом, и на полу вокруг него. Кости.
Они были повсюду. Длинные, белые рёбра лося, похожие на выгнутые луки. Массивный череп медведя, чьи пустые глазницы смотрели в никуда с немым упрёком. Мелкие, изящные косточки птиц, собранные в берестяном туеске. Обрезки, стружка, заготовки для амулетов – гребни, когти, подвески в виде зверей.
Ведунок боялся этого места. Его сны по ночам часто были полны смутных образов – бегущего по снегу оленя, тяжкого рёва в чащобе, тихого плеска рыбы в воде. Он не понимал их, но просыпался с колотящимся сердцем. И источником этих снов был вот этот самый курень.
Но сегодня страх был слабее любопытства. Острый, жгучий, как укус муравья.
Он сделал шаг. Пол под ногами, устланный высушенным мхом, не издал ни звука. Его босые ступни скользнули по прохладной глине, утрамбованной бесчисленными шагами. Пальцы дрожали. Он сжал их в кулаки, подошёл к столу.
Рука сама потянулась к небольшому обрезку, лежавшему особняком. Это была гладкая, отполированная кем-то до него пластинка, возможно, от лопатки барана. Она была холодной и странно живой.
Он коснулся её подушечками пальцев.
И услышал.
Не ушами. Чем-то иным, что было глубже слуха. Тихое, отдалённое блеянье. Чувство сытой покорности. Тёплое солнце на спине, запах сухой травы, тяжесть собственного тела. И резкая, короткая боль в горле – и больше ничего. Темнота.
