Июнь 2026-го в Барнауле выдался на редкость… барнаульским. Воздух – густой суп из выхлопов Потока, пыли с проспекта Космонавтов и всеобъемлющей тоски. Пятиэтажки из старого силикатного кирпича стояли как серые, облезлые солдаты, забытые на вечный пост посреди бетонной пустыни. А над этим царством уныния возвышалось Здание. Не просто здание, а Лицей №52 им. Ф.Э. Дзержинского – эталон эпохи, когда архитекторы боролись с излишествами так яростно, что победили даже намёк на красоту. Адрес Тимуровская, 33 звучал как приговор.
Тяжёлые двери лицея со скрипом, достойным портала в чистилище, распахнулись. На крыльцо высыпала толпа вчерашних девятиклассников. И среди них – наша великолепная четвёрка, облачённая в гордость кадетов МЧС: китель и брюки цвета то ли неба, то ли исчезнувших надежд и… оранжевые береты. Яркие, как аварийный сигнал на фоне всеобщей серости. Береты, которые кричали: «Мы готовы спасать! Или просто выделяться!»
– У-р-р-ра-а-а-а-а! – завопил Кирилл Попов, срывая своё оранжевое блюдечко с головы и отчаянно махая им, как сигнальным флажком тонущему в море скуки. – Свобо-о-ода! Девять лет каторги! Кто футболить?! Гараж ждёт! – Его мяч, выуженный из рюкзака, пах надеждой и старым дерматином.
– Ты бы ещё салют устроил, Киря, – процедил Денис Путин, аккуратно протирая очки о лацкан своего синего кителя. – Аттестат в кармане, а мозги, видать, в гардеробе остались. Весь Поток в курсе твоего освобождения.
– Да плевать! – отмахнулся Попов, уже чеканя мячом по трещине в бетоне. – Эти стены… – он пасанул в монументальную дверь, – как склеп космических леших! Я отмотал срок! Теперь – воля! А знаете что?! – Глаза его загорелись диким огнём. – А давайте махнём в Дегроидск! Туда сразу после 9-го берут! Без ЕГЭ! Вот это фортель! Университет! Тусовки! Девчонки без формы МЧС! Рай! Кто со мной?!
Путин задумчиво почесал подбородок оранжевым беретом, который держал в руке:
– Дегроидск… Рационально. Перспективы просчитываются. Действительно, зачем нам этот ЕГЭ, как шило в… кхм, в учебном процессе. Вариант требует проработки.
Никита Онегин, самый монументальный из них, прислонился к колонне и промычал басом, от которого задрожали стёкла в ближайшей пятиэтажке:
– Рай… – он протянул слово, как резину. – Там тоже асфальт. И люди. И учиться… – Он сделал паузу, полную философского смысла, равного по глубине Марианской впадине. – Или не надо?
Данила Доломаев, он же «Мастер» (за умение вмазать на тренировке по карате с ноги так, что соперник вспоминает предков), стоял чуть в стороне. На фоне друзей-титанов он напоминал гибкую тростинку в синем мундире и оранжевом берете, надетом с таким видом, будто это шлем супергероя. Он не орал. Он таял. Сливаясь с серым пейзажем в экзистенциальной тоске. Его живой взгляд угас, как лампочка в подъезде. Рука лихорадочно шарила по карману кителя и вытащила… не телефон, а потрёпанную фотку. Не просто фотку – Катанду. Горы – такие огромные, что казалось, они вот-вот продавят фотобумагу и вывалятся на Тимуровскую. Река – настолько чистая, что, глядя на неё, хотелось плакать от стыда за барнаульские лужи. И лошадка. Одна, мирно жующая траву. Символ невозможного счастья.
