––
В самой глухой чащобе, куда не ступала нога человека и куда солнечный луч боялся заглянуть, притаилось царство древнее. Здесь, среди вековых деревьев, что стояли словно заколдованные стражи, возвышалась Избушка на Курьих Ножках. Не просто дом, а живое существо, хранящее вековые тайны.
Воздух здесь был густой и тяжёлый, напоенный ароматами влажного мха, перепревшей хвои и дурманящим дыханием болотных цветов. Исполинские сосны, укутанные в седые мантии лишайников, застыли в безмолвной охране этого места. Землю устилал пушистый ковёр из векового опада, а в зелёноватом полумраке, словно чёрное зеркало, лежало лесное болотце. Воды его были неподвижны и черны, а над поверхностью стлался молочно-белый туман, холодный и влажный, как дыхание самой смерти.
В центре этого заколдованного царства, на причудливо изогнутых курьих ножках, стояла она. Избушка эта скривилась от времени, поросла мхом и древесными грибами, а её слепые оконца-щелки казались глазами спящего чудовища. Лишь скрип поворота нарушал гробовую тишину, возвещая о том, что страшная хозяйка близко.
Внезапно воздух разрезало мощное хлопанье крыльев. То возвращались к своему логову гуси-лебеди – верные приспешники тёмной волшбы. Ослепительно белые, почти призрачные в полумгле, они не издавали привычного птичьего гогота.
Их голоса звучали как древнее, утробное шипение, словно из глубины веков доносился шёпот самой погибели.
Словно живое, понеслось лебединое перышко над узкой тропой, а за ним, затаив дыхание, спешила Машенька. Кругом творилось неладное: из чащи доносился ледяной хохот леших, из-за кочек тянулись склизкие руки кикимор. Но девочка, закусив губу до крови, неотрывно следила за белым путеводным огоньком и твердила бабушкин наказ: «С тропы не своди очи, дитятко!»
