Тишина в кабинете была не пустотой, а веществом. Густым, тягучим, наполненным смыслом. Для Артёма Сомова это была родная стихия, море, в котором он плавал с рождения. Здесь, в четырех стенах, обитых звукопоглощающими панелями цвета старого пергамента, он был не немым, а полновластным хозяином. Здесь его язык – язык прикосновений, давления, температуры – становился единственно верным и понятным.
Он поправил бронзовую табличку на столе, выгравированную шрифтом Брайля и обычным рельефно-точечным шрифтом: «Артём Сомов. Тактильный психолог». Его пальцы, длинные и чувствительные, с едва заметными шрамами от старых ожогов и порезов, скользнули по знакомым выпуклостям. Это был ритуал, якорь, заземляющий его перед началом сеанса.
Кабинет был его крепостью и его мастерской. Никаких лишних предметов. Гладкий стол из темного дуба, два кожаных кресла – одно для него, другое, поглубже и помягче, для пациента. На стене – рельефная картина, абстракция из вихревых линий и округлых форм, которую можно было «читать» пальцами. Воздух был чист и прохладен, пахло древесиной и легкой, почти неуловимой нотой лаванды – Артём знал, что этот запах у большинства людей ассоциируется со спокойствием.
Его взгляд, всегда чуть отстраненный, будто прислушивающийся не к звукам, а к вибрациям мира, упал на толстую папку с новым делом. Павел Игнатьев. Тридцать два года. Диагноз предварительный: тактильный галлюциноз на фоне острого тревожного расстройства. Жалобы: постоянное ощущение присутствия невидимого существа, которое прикасается к нему, преследует, «дышит за спиной». Три предыдущих специалиста не добились прогресса. Направлен к Сомову как к последней инстанции, экзотическому методу для безнадежного случая.
Артём мысленно усмехнулся. Его всегда считали последней инстанцией. Коучи по успеху, гипнологи, классические психоаналитики – все они оперировали в мире шума. Они не понимали, что настоящие, глубинные травмы часто не имеют слов. Они живут в мышцах, зажимаются в сухожилиях, кричат безмолвным криком в нервных окончаниях. И услышать этот крик можно только кожей.
Он взглянул на светящийся циферблат настенных часов. До прихода Игнатьева оставалось пять минут. Артём закрыл глаза, погружаясь в свою тишину. Он чувствовал мягкое давление одежды на плечах, прохладу воздуха на лице, едва уловимое биение собственного сердца, отдававшееся гулким эхом в его глухоте. Это был его способ медитации.
Ровно в назначенное время он почувствовал сквозь пол легкую вибрацию – тяжелые, неуверенные шаги в коридоре. Затем дверь отворилась без стука – у него была специальная световая сигнализация для посетителей. В проеме стоял мужчина. Высокий, сутулящийся, с впалыми щеками и темными кругами под глазами. Его руки были в постоянном движении: то он теребил манжеты рубашки, то сжимал и разжимал кулаки, будто пытаясь стряхнуть с себя что-то невидимое. Его взгляд беспокойно метался по кабинету, скользнул по Артёму, задержался на рельефной картине, снова убежал в угол.
