Эхо – Тьма
Миат нашел его на рассвете, прикованным к позорному столбу на Затоптанной площади. Не просто убитого, а выставленного на показ. Тело Олдрина, его отца, было изуродовано следами пыток, но самое ужасное было на груди – клеймо, выжженное раскаленным железом: перечеркнутый глаз. Символ королевского указа: «Ослепить тех, кто видит слишком много». Это был не просто акт жестокости. Это было послание от Короля Барра всем магам в королевстве: «Ваше знание – ваша смерть».
Ярость, что поднялась в Миате, была слепой и всепоглощающей. Он поклялся, что король заплатит за это. Его собственный дар, тот, что отец заставлял скрывать с детства, зашевелился под кожей, холодный и беспокойный. Магия теней. Он чувствовал, как тени вокруг столба сгущаются, тянутся к нему, жаждая мести.
Его попытка пробраться в цитадель была жалкой и наивной. Охранники на внешней стене даже не подняли тревогу – просто скрутили неумелого юнца, чьи тени бессильно бились о их закаленную в боях ауру. Его бросили в самую мрачную темницу королевства – «Молчаливую Гавань». Башню из черного, пористого камня, который высасывал магию, как губка воду. Здесь его дар становился вялым и недосягаемым, оставляя лишь леденящий холод отчаяния.
Дверь камеры скрипнула. В проеме стояла худощавая девушка в плаще тюремного служки – Лира. Ее глаза, цвета лесного ореха, горели решимостью.
– Вставай, сын Олдрина, – ее голос был тише шелеста листьев. – Твой отец спас мою семью, когда магический пожар выжег наш квартал. Он вывел нас через стену теней, когда никто другой не посмел. Теперь мой долг – вывести тебя.
Она усыпила тюремщика, подмешав снотворное в его вино. Они крались по каменным лабиринтам, прижимаясь к холодным стенам. И почти достигли выхода, когда злобный рык голоса прорезал тишину: «Стой! Беглецы!»
Заскрежетали ключи, зазвенели алебарды. Тревога, оглушительная и пронзительная, разорвала воздух.
– Бежим! – крикнула Лира, хватая Миата за руку.
Они рванули вниз по узкой лестнице, но путь к воротам был отрезан. Сверху и снизу на них бежали стражи. В отчаянии Лира толкнула Миата в боковой проход, ведущий в самые старые, заброшенные казематы.
И тут они увидели его.
В открытой камере, заваленной телами уже поверженных стражников, сражался старик. Его седые волосы слиплись от крови, а тело, покрытое шрамами, было сковано тяжелыми цепями. Но он сражался, как демон, используя подобранный с пола обломок клинка. Это был танец смерти, отточенный десятилетиями. Но силы были неравны – цепи сковывали его движения, и круг смыкался.
