Город горел.
Не огнём. Не дымом.
Светом.
Фиолетовым, яростным, вырывающимся из трещин в асфальте, из окон домов, из самих людей – там, где браслеты и кольца врезались в кожу, будто пытаясь уйти глубже, в плоть, в кости, в саму суть. Воздух дрожал, как струна, перетянутая до предела. Каждый вдох давался с болью – не физической, нет. Болью узнавания. Как будто реальность, наконец, вспомнила слишком много – и не выдержала напора собственной глубины.
Лина бежала по центральной улице, кеды хлопали по мокрому асфальту, ветер бил в лицо, но не остужал – жёг. За спиной – крики, звон разбитых стёкол, рёв сирены, которая, впрочем, уже не предупреждала об опасности. Она была опасностью. Сирена звучала в ритме: семь нот – разрыв – одна, восьмая, искажённая, хриплая, как предсмертный вздох мелодии.
– Он не исчез! – кричала Зоя, догоняя её, волосы прилипли ко лбу, глаза горели не страхом – яростью. – Его вырвали! Кто-то ворвался в точку удержания и оторвал его от частоты!
– Не оторвал, – выдохнула Лина, резко остановившись у входа в станцию. Дверь, обычно распахнутая при их приближении, теперь была запечатана – не металлом, не замком. Слоем чёрного кварца, твёрдого, как лёд, пульсирующего тусклым, больным светом. – Его переписали.
Она прижала ладонь к поверхности.
Кольцо на пальце обожгло – не жаром. Холодом. Ледяным, пронзающим до сердца.
Из глубины чёрного кварца донёсся звук.
Гитара.
Но не три аккорда.
Один.
Искажённый.
Разорванный.
Без мелодии. Без надежды. Просто – стон струны, которую держат за горло.
– Это не он, – прошептала Лина, и голос её дрогнул впервые за месяцы. – Это то, во что его превратили.
– Кто? – спросил Дан, подбегая, в руках – устройство удержания, но индикатор мигал красным, треснув по диагонали. – Кто может переписать эхо?
– Тот, кто знал его с самого начала, – ответила Лина. – Тот, кто создал Закон, чтобы спасти… и теперь боится, что спасение стало сильнее спасателя.
Елена Сергеевна стояла за их спинами.
Не в сером пальто.
В чёрном комбинезоне станции «Эхо». На груди – выцветший значок. В глазах – не усталость. Отчаяние. И – глубже – стыд.
– Я не хотела этого, – сказала она, и голос её был сорван, как будто она кричала уже час. – Я пыталась остановить его. Не его – вас.
Она сжала кулаки. – Вы пошли дальше. Вы впустили второе эхо. А оно… оно не стабильно. Оно жаждет формы. И если его не удержать – оно поглотит первое. Растворит прошлое в фантазии. И тогда…
Она посмотрела на Лину. – Тогда все, кого вы любили, исчезнут не как память.
