Семёрка на облупленной табличке выцвела и напоминала то ли рыбий глаз, то ли щель, из которой кто-то наблюдает. Дом № 7 стоял на пригорке, уткнувшись лбом в серое небо. Зимой он гремел ветром и кастрюлями, весной пах плесенью и кипячёным бельём, а осенью – мокрой древесиной, тушёной картошкой и детской усталостью. Но в последние дни к этим запахам прибавилось ещё что-то – тонкое, едва уловимое. Будто из-под пола тянулся невидимый ток.
– Морн! – крикнула воспитательница Марта с нижнего пролёта. – Посуду не забудь!
Элиас поставил на подоконник таз и вытер руки о штаны. Пальцы дрожали не от холода. Пока он мыл миски, вода вдруг словно отступила на мгновение, как море перед волной, и в кухне воцарилась звенящая тишина. Потом шум вернулся – капли, крик Марты, грохот посуды, – но в груди осталось ощущение, будто внутри ударил колокол.
Он машинально нащупал нитку в кармане – синюю, завязанную в узелок. Когда-то ему сказали, что она приносит светлые сны. Сны светлее не стали, зато нитка успокаивала.
– Мор-н! – протянула Марта. – Я кому сказала?
– Уже иду, – ответил он и пошёл по узкой лестнице, где каждую ступень знал по имени: Скрипунья, Верещалка, Змейка, Яма.
В столовой пахло тушёной капустой. Марта перекладывала миски, бросая на него взгляды – усталые и настороженные. Элиас давно привык к таким. Казалось, он нарушает порядок не поступками, а самим своим существованием.
– Вчера сторож жаловался, – сказала Марта. – Свет мигал в подвале. После отбоя. Я не думаю, что это ты, но если узнаю – вылетишь на улицу. Понял?
– Понял, – ответил он. Лгать не пришлось: в подвал он не ходил. Хотя иногда ему казалось, будто оттуда зовёт не звук, а направление – тихое движение в темноте.
Ночью он проснулся от стука в окно: один, второй, третий. Сердце застучало в горле. В коридоре слышались шаги – чужие, осторожные. Он поднялся, натянул свитер и вышел.
Дверь в подвал была приоткрыта. Обычно на ней висела табличка «Не входить», теперь – ничего. «Не надо», – шепнул внутренний голос. Но другая часть уже двигалась. Элиас спустился, зная ступени на ощупь.
Пахло глиной и железом. У стены, замазанной цементом, тянулась тонкая сетка трещин. В них будто теплился свет – слабый, лунный. Он дотронулся до стены и почувствовал лёгкое тепло. Казалось, кто-то по ту сторону узнаёт его, не по имени, а по самой сути.
– Эй! – прошептал сверху Рядовой. – Ты что, спишь там?
Фонарик полоснул по стене, отражаясь от влаги. Свет в трещинах дрогнул и потух.
– Пойдём, – выдохнул Рядовой. – Мне уже страшно.
