– Главное не оглядываться! Главное не оглядываться! Главное не оглядываться, Яра! – словно мантру, бормотала девочка, из последних сил мчась по пустынной, погружённой во мрак улице. Слова, вырывающиеся хриплым шёпотом, тут же срывались в судорожные, беззвучные рыдания, застревая комом в пересохшем горле.
Каждый вдох обжигал лёгкие, ноги немели и едва слушались, подгибаясь от долгого, быстрого бега. Мерзкий, липкий страх скручивал внутренности в тугой узел, сжимал горло, заставляя сердце то неистово колотиться, то замирать в грудной клетке. Но девочка не могла себе позволить остановиться и перевести дух. Только не сейчас, не здесь, не в этой жуткой, давящей со всех сторон тишине! Сперва нужно добраться до безопасного места!
Улица, по которой она бежала, казалась не просто спящей. Она была мёртвой. Застывшей. Деревня вовсе не казалась заброшенной, напротив, то тут, то там пестрели яркие, словно выкрашенные вчера, заборы, а за ними виднелись аккуратные, уютные домики, ухоженные палисадники с яблоневыми, грушевыми и сливовыми деревьями, в окружении маленьких клумб и кустов смородины, жимолости и вишни.
Вот в одном из дворов колышется забытое на верёвке бельё. У ворот соседнего, вполне современного дома, притулилась такая же современная, припорошенная дорожной пылью машина. Но во всей этой, вроде бы, знакомой картине не было ни капли жизни.
Первое, на что Яра обратила внимание, как только оказалась в деревне – густая, плотная тьма. Нигде – ни в одном окне – не мерцал уютный, мягкий свет домашних ламп. Ни над одним крыльцом не горела тусклая лампочка, привлекающая множество насекомых в летнюю, тёплую ночь. Редкие фонари, что должны были рассекать темноту узкой дороги, стояли глухими, безжизненными столбами.
И тишина… Гнетущая, всепоглощающая, давящая тишина! Она была не просто отсутствием звука. Она была чем-то большим, ощутимым, практически материальным. Не было слышно абсолютно ничего. Ни тихих вечерних разговоров, доносящихся со дворов, ни стрекотания сверчков в траве, ни даже привычного кваканья лягушек из ближнего пруда. Даже собаки, обычно чуткие к малейшему шороху, молчали, будто не слышали бег и рыдания за забором.
Казалось, что вся деревня в один миг застыла, как кадр из фильма о живописной глубинке, поставленного на паузу кем-то невидимым и всемогущим. И этот холодный, мёртвый покой, накрывший всё вокруг, был страшнее любого воя, любого крика. Он обволакивал, проникал под кожу липкими щупальцами, сгущал воздух до состояния желе, парализуя волю, рождая одно-единственное, животное желание – спрятаться. Забиться в самую глухую щель, едва дыша, чтобы ничем не выдать своё местоположение, свернуться калачиком, слиться с темнотой и ждать, ждать, когда же это всё, наконец, закончится.
