Свет пришёл первым – острым, беспощадным, как игла, вонзившееся в глаз. Элай разлепил веки, и мир ударил в него, как волна цунами. Белизна. Потолок, стены, пол – всё сливалось в одно сплошное сияние, без теней, без границ, без спасения для взгляда.
Сознание медленно всплывало из глубины, но тело не слушалось. Конечности были чужды, лежали мёртвым грузом, как будто их пришили недавно. Попытка сжать кулак – и под кожей тихо щёлкнуло, как будто где-то внутри повернулся механизм.
Дыхание сорвалось хрипом. Горло пересохло, обожгло и болело. Воздух пах стерильностью и железом. Потом пришли звуки: капли. Медленные, размеренные, как удары огромного сердца. Между ними – ровный гул. Он шёл отовсюду: из стен, из пола, из самого воздуха.
Элай попытался понять, где находится, но мысли терялись в голове.
Первая всплыла резко, как игла: Где я?
За ней другая, холодная, как сталь: Я умер?
Паника сжала горло тонким шнурком. Он попытался пошевелиться – безуспешно. Шея дёрнулась, боль вспыхнула коротким разрядом. Память возвращалась обрывками: жена, лампа, запах её волос, тихий голос, поющий колыбельную. Потом – белый шум. Снег. Тишина.
Он хотел закричать, но из горла вырвался лишь слабый хрип.
И в этот момент над ним склонились два лица.
Сначала – девушка. Молодая, лет двадцати пяти. Пышные волосы, каштанового цвета. Лицо острое, вырезанное точными линиями, в нём не осталось ничего лишнего. Глаза тёмные, холодные, но не жестокие – просто уставшие. Та усталость, что выжигает человека изнутри, оставляя только форму. Она вся была в чёрном – костюм, рубашка, перчатки – как трещина в ослепительном мире.
Рядом – старик. Худой, кожа полупрозрачная, прожилки бурого цвета. Руки дрожали не от старости, а от внутреннего холода. В его взгляде жил тусклый отблеск того, что когда-то было надеждой.
– Не двигайся, – сказала женщина. Голос сухой, ровный, словно команда из протокола. – Всё прошло. Мы вытащили тебя.
Элай попытался ответить, но губы не слушались. Второй попыткой он выдавил сиплый шёпот:
– Где… я?
– Где ты? – повторила она, словно сама не знала.
Старик положил руку ей на плечо.
– Скажи ему, Мара. Он должен знать.
Она кивнула – движение точное, механическое. Элай уловил слабый запах – не кожи, не пота, а чего-то химического, стерильного, как у операционного оборудования.
Когда она заговорила, её голос стал тише, но каждое слово прозвучало приговором:
– Ты не в больнице.
Он моргнул.
– Как это – не в больнице? Я… я болел. Нужно позвонить жене…
Мара и старик переглянулись. В их взглядах смешались жалость и нечто ещё – тревога, смирение, словно они знали, что ничего этого больше не существует.