Заячий остров, 1703 год
Мертвецов с Ниеншанца привезли на трёх телегах и свалили около дальней казармы, приспособленной под госпиталь и мертвецкую. Два фельдшера перетаскали тела внутрь и разложили на нарах, покрытых нечистой дерюгой, которую не успевали мыть от ежедневно прибывающих с болот строителей – и безнадёжно умирающих, и вовсе бездыханных.
Пётр повелел всех вскрывать, чтобы знать, кто от чего помер, и каждого записывать. Всех – в том числе и шведов, и для них завести отдельную книгу. Книг на столе старшего лекаря – засаленных, в пятнах крови и гноя – скопилось пять штук, четыре для своих и одна шведская. Поначалу резали аккуратно, все втроём, меняя ножи и ланцеты и аккуратно вписывая каждого по нумерам и приметам в тесные строчки, с примечаниями: у кого лихорадка, у кого сердечный недуг или цинга. Больше помирали от болотной лихорадки, конечно. Бумаг почти ни у кого не было, а иноземцев отличали по платью да по отсутствию бороды. После потрошения всех учтённых скидывали в хлюпающую грязь глубокой братской могилы прямо посреди острова, присыпая добрыми слоями земли или дёрна, который в избытке поставляла стройка. Тем не менее стойкий запах мокрой мертвечины не изничтожался даже суровыми балтийскими ветрами.
Пётр и сам порой заглядывал в прозекторскую, надевал фартук, доставал личный футляр с инструментами и ковырялся в каком-нибудь свежем трупе, предпочитая шведские. Бывал чаще разочарован, наскоро пролистывал последние записи и, не проронив ни слова, уходил.
Шведов свозили с разных мест, редко и помалу, и только сегодня весь обоз с Канецкой слободы был полон старожилов Ниеншанца – большей частью покойники были сильно подпорченные, а иные и вовсе истлевшие, со следами налипшей на телах земли. Старший лекарь Пармен Симеонович вопросов никогда вслух не задавал, а его помощники и подавно. То ли слишком умный был, то ли нелюбопытный, то ли мертвецы сами на все вопросы исчерпывающе отвечали.
Тел было более двух дюжин, а управиться хотелось дотемна, поэтому Пармен Симеонович распределил кадавров поровну на каждого, и решительно принялся кромсать первого, едва отделив остатки мундира от тела и ими же смахнув грязь с синюшной груди. Однако ж, как только он сделал первый надрез, покойник словно вздохнул – выпиравшие рёбра приподнялись, легко расползлась над ними кожа, из лёгких вырвался короткий всхлип и пахнуло тиной. Такие запахи на здешних болотах не редкость, но вместе с запахом едкой струйкой выпалил из надреза тёмно-зелёный дымок – как бывает, если на волчий табак наступить. Пармен закашлялся, разметая пыль по сторонам, и отвернулся – чтобы на мгновение увидеть, что и помощники его вовсю надрываются кашлем, окутанные неведомой взвесью. А спустя то мгновение слабость и тьма поглотили его.
