Сунь Ань прислоняется головой к стеклу, закрывает глаза, жмурится до звездочек, открывает, видит все то же – бесконечное белое поле. Одно белое поле, не имеющее ни конца ни края, словно ткань из рулона раскинули и она покатилась – из купе[1] вниз по лестнице, на улицу.
Он зябко цепляется руками за плечи, сминая ткань тонкой рубашки. Холодно. И устало. Как же хорошо, что сейчас это не имеет никакого значения. Он чуть сдвигает ногу, чтобы нащупать сумку. Он все еще тут, это хорошо. Это успокаивает. В конце концов, сейчас у него и осталась только эта сумка.
Ван Сун, которая пару минут назад выгнала его из купе, появляется в проходе и, бросив на него задумчивый взгляд, в котором почти физически ощущается осуждение, проскальзывает мимо. Сунь Ань назвал ее шумной. Точнее, подумал, что она шумная. Дело не только в голосе – а тот у нее громкий, и говорит она всегда весомо, так, что ее слова гулко разносятся по пустым коридорам поезда, – но и в том, какая она сама: с прямой спиной, гордым взглядом, полыхающим уверенностью во всем, что она делает.
Ван Сун шумная, теплая, такая отчаянно-живая, что резани ножом – и кровь брызнет, запятнает кипучестью все вокруг. Снова какие-то неприятные метафоры, от которых веет смертью.
Но было в ней что-то еще – что-то, что не позволяло назвать ее просто шумной и раздражающей, некая опасная мудрость, какая бывает только у девушек, просто потому, что, как говорила одна его подруга, мужчины не умеют понимать мир, им эта способность не дается. Мудрость, похожая на горение вулкана – так глубоко, что никогда не увидишь дна, так предупредительно-опасно, что лучше и не пытаться.
Сунь Ань чувствует себя рядом с ней белым листом. Или бесцветной застиранной тканью, висящей рядом с новой красивой одеждой. Он – в белом костюме, в белой блузке, с волосами, строго заплетенными в коротенькую косичку. Сам бледный, только глаза покрасневшие, будто плакал. Он уже давно не плакал, хотя, может быть, ночью, пока спал. Тогда он не мог контролировать свое тело, и вполне возможно, оно немного его предавало, а пугать людей красными глазами приходилось ему. Впрочем, из купе его выгнали не из-за этого.
Ван Сун тоже была ученицей господина Эра. Точнее, могла бы ею стать, если бы господин Эр не уехал из страны, оставив ее. И не только ее, впрочем. Они пару раз виделись в прошлом у него в доме, однажды господин Эр позвал их всех на чай, но Сунь Ань зашел буквально на пару минут – отдать любимые учителем конфеты, Ван Сун тогда мелькнула в дверном проеме – смеющаяся, вызывающе яркая, такая же яркая, как и сейчас, хотя и совсем маленькая, а потом – много раз снова, когда они с Чжоу Ханем вернулись в Китай. Чжоу Хань тогда еще хвалил ее чай, спрашивал название, а потом пару недель заваривал только его. И до сих пор только