Ополовиненное крышами закатное солнце устало освещало внутренности двора, с бессистемным нагромождением нескольких разноэтажных домов и изъедеными глубокими колдобинами вихлявыми асфальтовыми дорожками, большинство из которых никуда не вели. Когда я подходил к дому, мне послышался слабый запах нарциссов. Оглянувшись по сторонам, я увидел чуть слева по ходу в глубине палисадника небольшую клумбу этих чудесных цветов, уже начавших увядать, но все еще испускающих ни с чем не сравнимый аромат. Пройдя дальше по дорожке несколько метров, я оказался под черемухой, по-весеннему тянущей ветви вверх. Пройдет два месяца и ее ветви бессильно опустятся в неравной борьбе со своей листвой и многочисленными веточками, усеянными черными ягодами, и мне придется, пригибая голову, проходить под ней. Зайдя в подъезд, ощутил запах влажного закрытого помещения, в котором несколько суток на полу перед дверью, зеркально поблескивая уже тонкой полоской, входящих поджидала лужа с дождевой водой, видимо всякий раз собирающаяся здесь, о чем говорили, как говорят о возрасте годовые кольца деревьев, ее многочисленные высохшие контуры на коричневой криво положенной плитке. Запах мокрого металла, исходящий, от холодных батарей отопления, потеющих крупными желтоватыми каплями конденсата, смешивался со слабым запахом терпких набравших влагу рекламных газет, из длинного ряда почтовых ящиков, протянувшегося от входа в подъезд до дверей лифта. Прошел мимо ящиков и в нос сразу ударил, сминая и забивая все остальные запахи, масляный запах краски, которая свежо лоснилась серым на наличниках входа в лифт. Странно, но никаких биологических запахов не чувствовалось совсем. Даже обыкновенного запаха жареной картошки, или мяса, или щей в этом застывшем воздухе не было. Мне подумалось, что жители дома не только никогда не держали кошек или собак, но и сами здесь не живут, приходя только включить на время свет, а затем выключив, уходят в настоящие, жилые квартиры, расположенные где-то в другом месте, поддерживая таким образом иллюзию жизни в доме. Двери лифта гостеприимно разъехались в разные стороны. В кабине пахло горячим хлебом, французскими травами и салями. Запах в совокупности с хмелем, плотным зеленым одеялом уютно закрывавшим окно напротив лифта, создал мимолетную иллюзию, что я нахожусь где-то на южном морском курорте, с набережной густо заставленной столиками под большими парусиновыми зонтами, между которыми ловко, почти бесшумно снуют официанты, разносящие белое вино, пиво, недавно выловленных морских гадов, пиццу и дымящиеся стейки в прожарке “midle”, а теплые волны вкрадчиво и прозрачно накатываются раз за разом на мелкую гальку пологого берега, сопротивляясь воле все набирающего силу ночного бриза, насыщенного запахом эвкалипта. Створки закрылись и меня потянуло вверх в железной с разнообразными скрипами кабинке. Тринадцатый этаж возник незаметно из волн и пены, как Даная, подарив новый запах свежеструганной сосновой доски и олифы. Кто-то поменял раму на площадке, заботливо проолифив все дерево широкой кисточкой, оставив при этом неряшливые желтоватые мазки на стекле. Запах пыли, которая небольшими кучками, едва уловимо реагируя на резкие движения воздуха, плоско и серо лежала в углах площадки напоминая о бренности всего сущего, пробрался в нос и там решил остаться. Здесь, как и на первом этаже, никакого запаха еды или человеческого присутствия не ощущалось, а только были плоские, односложные запахи неживой искусственной природы. Открывая дверь на площадку с квартирами, я наконец почувствовал присутствие людей – услышал слабый запах духов и табака. Когда дверь за мной с лязгом закрылась, я остановился и прислушался. Стояла мертвая тишина. Из-за дверей всех четырех квартир, находящихся на длинной хорошо освещенной ярким электрическим светом площадке, не доносилось ни звука. В воздухе добавился запах блестящих резиновых сапогов, тщетно ожидающих на новеньком коврике перед одной из дверей, что кто-то выйдет и наденет их. Весь их вид говорил о желании пройтись. Сапоги, расходясь под углом в тридцать градусов друг к другу, дружно и с надеждой смотрели своими блестящими глянцевыми носам в направлении лифта. Причем один стоял немного впереди и складывалось впечатление, что они сами, не дожидаясь человека, уже начали шагать к выходу. Еще немного постояв, я вставил ключ в замочную скважину одной из четырех дверей. Механизм с хрустом, показавшимся чрезвычайно громким в тишине дома, провернулся, отпирая чуть скрипнувшую дверь. На меня, как и на площадке перед лифтом, пахнуло сухой пылью, только воздух оказался прогретым недавно веселящимся здесь солнцем. Внутри все также было беззвучно, а начавшие царить сумерки округляли и сглаживали очертания предметов. Окна, выходящие на глухую стену дома напротив, в сером свете наползающей ночи чернели прямоугольниками на фоне светлых обоев. Я закрыл за собой дверь, развязал и снял туфли. Шнурки прямо раскинувшись в разные стороны, будто швартовые канаты заякорили обувь у входа. Осторожно, чтобы не пропустить ни звука я прошел навстречу окнам. Я все надеялся услышать хоть один звук или запах, говорящий о присутствии живых людей, но звенящая тишина и плоские, односложные запахи, говорили о противоположном. В какой-то момент мне показалось, что я очутился в совершенно другом измерении, где существую только я, и все что происходит, происходит только для меня – единственного зрителя и актера. Я заметил, что в последнее время все события вокруг странным образом так или иначе касались меня. Сюжет в новостях, случайно увиденная книжка, фраза прозвучавшая в кино, все напоминало о моих собственных мыслях, каких-то событиях, недавних или давно минувших, которые происходили со мной, или рядом со мной. Порой складывалось впечатление, что кто-то таким образом хочет мне что-то сказать.
