(Фрагмент из неизвестного источника)
«Я понял слишком поздно: искать смысл во внешнем – значит терять самого себя. Всё, что я искал в чужих взглядах, было отражением моей собственной пустоты. Но теперь я знаю: никакой мир, никакая система, никакая иллюзия не в силах лишить человека того, что принадлежит только ему – права быть собой. И если мне суждено уйти в забвение, пусть это будет забвение честное, а не жизнь, прожитая чужими словами.»
– Курт Андолини
Он проснулся без снов – что уже было непривычно.
Потолок над ним был все тем же, с пятном, похожим на карту Британской Империи, если ту разорвать пополам. Скрип кровати под ним отозвался в теле воспоминанием – вроде бы он всегда слышал его. Свет, фильтрующийся через штору, не отличался от вчерашнего. Всё было на месте. Почти.
Только он сам – словно стал чем-то другим.
Он сидел долго, не двигаясь. Страх ещё не прошёл. Лишь какая-то тишина внутри, как в помещении, где только что выключили электричество: ты не сразу осознаёшь, что стало тише, но чувствуешь пустоту. Он коснулся своей щеки – щетина. Всё как обычно. Пальцы – те же. Голос… Он прочёл вслух имя своё, тихо, едва шепча:
– Николас… Николас Эндрюс.
Имя звучало верно. Но в воздухе оно будто не не отзывалось. Как будто и имя его – не более чем звук в пустой комнате.
Он встал, пошел по привычке на кухню. Кофе. Газета. Машинально включил радио – только белый шум. Переключил. Статика. Выключил.
– Странно, – сказал он сам себе.
Ещё не зная, что странного было не в радиоволне, а в самом его голосе, что звучал, как чужой, будто из другого горла.
Когда он позвонил матери, и та, услышав голос, спросила:
– Кто это?
– Мама, это я. Николас. Твой сын.
Пауза.
– Простите, у меня нет сына. Вы, наверное, ошиблись номером.
Трубка щёлкнула с хрустом, словно ломалось не соединение, а сама ткань реальности.
Он поехал к ней, несмотря на дрожащие руки и сухость во рту. Каждый шаг, каждый поворот на знакомой улице внушал тревогу, как будто это был не его город, а муляж, бутафория, воссозданная с незначительными отличиями. На доме висела та же табличка – 42B, как всегда. Даже ржавчина на замке – и та на месте. Но, когда дверь открылась, женщина, которую он называл матерью всю свою жизнь, посмотрела на него, как смотрят на продавца из страховой компании.
– Чем могу помочь?
– Мама… это я.
– Простите, я вас не знаю.
– Вы не шутите? Вы… вы не узнаёте меня? Николас. Ваш сын.
– Мой сын погиб… – сказала она наконец, глядя в пол. – Погиб шестнадцать лет назад. Утонул в озере. Он был ещё ребёнком.
Он отступил, как от пощёчины.
