ВМЕСТО ПРОЛОГА: СМЕРТЬ НА РАССВЕТЕ
…Еще не было семи утра, когда я, в некоторой нерешительности, переминался на третьем этаже дома № 4 по улице Пархоменко, перед небезызвестной мне квартирой № 56.
Меня и так бил мандраж от предстоящего сейчас убийства беспомощной старухи, задуманного мною накануне, а тут еще несносно гудела голова, глаза выворачивались из орбит от невесть откуда взявшейся черепной тесноты, а во рту было ощущение, будто я только что до отвала наелся железных опилок. Так много, как вчера, мне – как говорится, спортсмену и комсомольцу – глушить спиртное еще не приходилось.
Я наложил дрожащую, то ли с похмелья, то ли от нервного напряжения, руку поверх пиджака и еще раз нащупал во внутреннем его кармане, лежащий там в кожаном чехольчике, атаме – ритуальный кинжал, который я когда-то «позаимствовал» из заброшенного склепа на Клещихинском кладбище. Наконец, отторгнув последние сомнения и сбросив остатки нерешительности, я твердо нажал на кнопку звонка. В ответ – тишина. Скорее машинально, нежели ожидая результата, я толкнул дверь, и она легко отворилась, предательски завизжав изношенными шарнирами и оцарапав этими звуками мою спину. Однако никто не отозвался, никто не вышел мне навстречу. Впрочем, это было объяснимым – старуха страдала глухотой.
Войдя внутрь, я огляделся. Хотя на дворе солнце еще не взошло, но зарево восхода делала квартиру уже достаточно светлой, и с моего места была видна часть кухни, ванная и комнатка, где я когда-то встречался с Катрин – дверь в нее была распахнута настежь. Я, осторожно, по кошачьи, ступая, обошел все эти помещения, чтобы убедиться, что в них нет кого-либо из посторонних. После чего прошел за занавеску в полутемный коридор, ведущий в комнату старухи, который был завален всяким хламом и пах мышами и пылью. Уже там извлек из чехла атаме и взял его за костяную рукоятку, спрятав лезвие в рукаве пиджака правой руки.
Осталось перейти Рубикон – войти в комнату старой ведьмы и нанести ей смертельный удар кинжалом в сердце. Делать это надо было быстро и решительно – от невиданного душевного напряжения у меня стало мутиться в голове и деревенеть руки.
Тряхнув головой и вдохнув побольше воздуха, я стремительно ворвался в комнату – будто бросился с горы в пропасть – и остановился, как вкопанный, будучи обескуражен, представшей мне там картиной.
Посреди комнаты, спиной ко мне, вел бой с тенью, тщедушного вида, едва ли толще швабры, боксер, в дорогих олимпийских перчатках, – скорее всего, подросток. Он был облачен в линялый халат, пунцового шелка, с капюшоном, закрывавшим голову, с вышитой серебром эмблемой спортивного общества «Трудовые резервы» на нем – наложенными друг на друга буквами ТР внутри зубчатого колеса. Халат этот был явно не по размеру для его обладателя, он висел на нем мешком и был настолько длинен, что из-под него едва были видны одни только вьетнамские кеды спортсмена. Однако это не мешало боксеру делать вполне профессиональные степы и молотить перчатками воображаемого противника резкими, свистящими ударами, которые свидетельствовали о его высочайшем классе и, значит, и о том, что это вовсе не подросток, а какой-нибудь легковес из категории «муха» или «петух».
