Туман, холодный и сухой, не выползал клочьями, не клубился над землей, истаивая. Он стоял стеной, непробиваемой ни взглядом, ни ощущениями. Не серый, не белесый – никакой.
На улице было ясно, это я еще помнила. Темно, но ночь лунная, безоблачная.
Только я этого не видела.
Где-то за пеленой, на границе моего восприятия, пролаяла собака. Она говорила, что кто-то чужой прошел совсем недалеко от нее, и она нервничала, трусила, потому решила показать прохожему клыки – так, на всякий случай. И порычать для острастки, но не удержала тона, сорвалась на визгливый лай. Обычная бездомная дворняга, я всякий день встречала ее на этой улице, и каждый раз она шарахалась от меня, скуля и пряча глаза. Но никогда она не лаяла, не рычала.
Сегодня она осталась. Не поджимала хвост, не убегала, прижав уши. Но и не подходила, все еще опасаясь заклятого врага. Хоть и чувствовала – враг беспомощнее слепого щенка. И потому только облаивала, отводя душу и считая себя невероятно храброй…
Маленькая сволочь. Падальщица. Мелкая злобная собачонка. Упади я сейчас – она накинется и будет грызть, терзать, а потом подскочит на месте и рванет прочь, внезапно испугавшись, что я очнусь и схвачу ее. И потому я не падала, брела из последних сил, обхватив руками живот, заставляя себя переставлять отнимающиеся ноги.
Собачонка замолкла. Она семенила следом. Ждала. И ее не волнует, что я ни разу слова плохого ей не сказала, не обидела. Она чувствовала во мне кровного врага, и этого было достаточно.
Не дождешься! Вперед, шаг, еще шаг. Пока очередная волна боли не скрутила, не погубила меня навеки…
Какая жуткая ночь. И ни души, не считая неотступной собачонки. Не у кого просить помощи, но я и не стала бы. Любой человек в здравом уме предпочтет вызвать скорую, а этого мне как раз и нельзя. Лучше сама… как-нибудь… не в первый же раз, справлюсь… Только не вспоминать, как было тогда.
Не успела. Дикая судорога сжала живот, ослепила и оглушила меня. А потом я упала на асфальт.
Опомнилась, когда острые зубы впились в вывернутое запястье.
Отмахнувшись вслепую, я ударила рукой во что-то теплое и мохнатое, неожиданно твердое. Собачонка все-таки завизжала, обиженно, жалостно, потом визг перешел в поскуливание, утихая по мере того, как маленькая тварь улепетывала в ночь.
Ну же, вставай.
Ноги совсем не слушались. Ну почему, когда боль разрывает живот, отнимаются в первую очередь ноги? И это тогда, когда добраться до дома жизненно необходимо, если не хочешь стать куском падали для таких вот мелких злобных собачонок. Сжав зубы, я доползла до какой-то стены. Слабая рука потянулась вверх, нащупывая неровности и шероховатости чьего-то дома, следом подобралась вторая, вытягивая всё тело в вертикальное положение. Ещё немного, ещё чуть-чуть… Есть! Стою. Не думала, что когда-нибудь это станет для меня самой большой радостью на свете.
