Глава 1. Таинственный камень
Дождь над деревней Усть-Ключи был особенным. Он не лил, не барабанил по жестяным крышам, а висел в воздухе – бесконечная, тягучая космическая серость, растертая в мелкую, почти невесомую пыль. Эта пыль медленно оседала на пожухлую траву, на почерневшие от сырости заборы, на покосившиеся сараи, превращая и без того унылый осенний пейзаж в акварель, выполненную в одной-единственной, безнадежной гамме. Воздух был насыщен запахом прелой листвы, влажной земли и далекого, едва уловимого дымка из печных труб – сладковатого, печального аромата уходящего года.
Именно в этой водяной взвеси, сгорбившись над грядкой с поникшей, почти сгнившей у корней морковью, копался Вася Петухов. Не от любви к сельскому хозяйству – его душа, воспитанная бетонными дворами и мерцанием мониторов, к земле относилась с вежливым недоумением. И не от долга – огород был бабушкин, а бабушка, Алевтина Петровна, уже два года как спала вечным сном на местном кладбище под берёзой. Им двигал жгучий, всепроникающий, почти физический страх. Страх, который сжимал желудок холодным комом, заставлял сердце биться неровно и предательски отдавался звоном в ушах.
Перед его мысленным взором, поверх жалких морковных хвостов, стояли три цифры в зачётке, выведенные резким, безжалостным почерком: «неуд», «неуд», «неуд». И лицо декана, Шишкина Ивана Сергеевича. Не всё лицо, а детали, врезавшиеся в память с травматической четкостью: ледяные, голубые, словно фарфоровые глаза, смотревшие сквозь тебя, будто ты был пустым местом; тонкие, поджатые губы, изогнутые в безразличной, скучающей ухмылке; и голос, плоский, как доска: «Петухов, вы – наша стабильность. Стабильное болото. Вас не вытянешь и не утопишь. Вы просто есть». А потом, уже на выходе из кабинета, брошенное в спину секретарше, но отлично слышимое: «Академический дадим. Пусть год подумает, зачем ему высшее образование. Или пойдёт в грузчики – спина, говорят, здоровая».
Мысль об академическом отпуске маячила не просто неудачей. Это было мутное и позорное бегство. Возвращение в эту самую деревню не на каникулы, а на целый год. Взгляды соседей: «Вась-то университетский назад воротился, не потянул». Молчаливое разочарование отца, который всю жизнь проработал на железной дороге и мечтал об «инженере в семье». Собственное, тошнотворное чувство провала. Он копал лопатой, вгрызаясь в холодную, липкую землю, будто мог закопать в ней этот страх, эти мысли, это лицо декана.
«Эх, вот бы всё разом… – начал он вслух, и голос, сиплый от осенней простуды и внутреннего напряжения, прозвучал чуждо даже ему самому. Он замолчал, прислушиваясь к тишине, нарушаемой лишь монотонным шуршанием дождя-пыли. Потом, сдавленно, выдохнул уже в полную силу, обращаясь к чахлой моркови, к серому небу, ко всему миру: – Вот бы все проблемы разом решились! Или… или чтоб они все сквозь землю провалились!»
