Перед вами – первая книга, приоткрывающая завесу в мрачный фэнтезийный мир «Уайтлингхенда», рождённого из воображения Уайтлинга Савельерхенда. Вам предстоит прочесть несколько историй, рассказанных одним таинственным джентльменом из Лютенсхафена. Пусть их горькая мораль послужит вам уроком, а их мрак – атмосферой.
Автор свидетельствует, что все события и персонажи сего труда суть плод художественного вымысла, а любые совпадения с миром реальным – не более чем игра теней и случая. Цель сего творения – поведать историю, а не нанести обиду.
Над Лютенсхафеном, столицей человеческого королевства, уже который час длилась воздушная баталия. Алые бомбардировщики, словно хищные птицы, низвергали огонь на некогда уютные викторианские улочки, обращая их в дымящиеся руины. Солдаты, облачённые в противогазы и рваные шинели, в суматошной спешке искали спасения под городскими сводами.
И всё же в городе оставалось одно место, почти не тронутое общим смятением, – безлюдное и оттого зловеще спокойное. Лишь отдалённый грохот канонады напоминал о его принадлежности к гибнущей столице. То был заброшенный парк на самой окраине, по соседству с кладбищем «Двух Сестёр».
Круглый год его окутывала незыблемая пелена тумана, и сквозь эту молочную дымку пробивался один-единственный огонёк – от лавки гробовщика, что стояла на подступах к парку. Казалось, сие заведение не подвластно времени и осталось в неизменности на протяжении сотен лет. Одноэтажное, тёмное строение с пристроенной сзади мастерской. Свет в окнах был тускл, но его вполне хватало, дабы служить маяком в безлюдной тьме этого забытого района.
Сэр Гробовщик – чьё подлинное имя осталось в тени – неспешно прошествовал по лавке, и каждый его шаг отдавался гулким эхом и скрипом дерева. Он замер перед сидящей посетительницей, и его впалые глаза не отрывались от девушки ни на миг. Его неестественная, нечеловеческая улыбка, доходящая до самых ушей, обнажала ряд слишком ровных и слишком острых зубов, а его долговязый силуэт навис над ней, поглощая скудный свет.
Внезапно раздался сухой, костяной хруст – его шея изогнулась под немыслимым углом, от которого цилиндр должен бы был слететь, но чудесным образом оставался на месте. Тонкие, вытянутые пальцы с острыми ногтями извлекли из жилетного кармана позолоченные часы. Металл тихо заскребли острия ногтей, оставляя на гладкой поверхности тонкие, словно недавняя паутина, царапины.
Не отводя впалых глаз, он уставился на циферблат, его леденящая душу улыбка не меркла. Затем, с тем же методичным спокойствием, он вонзил ногти в столешницу прилавка, впившись в дерево, как в мягкий воск, и медленно, с театральной неспешностью, опустился напротив неподвижной посетительницы.
